Покинув Данкаррик, Ратлидж повернул на запад, а затем на север. Вначале ему пришлось заехать в Ланарк, поскольку прямой дороги между Данкарриком и Бреем не было. Он очутился в крошечном захолустном городке. Листва на деревьях уже окрасилась в коричневато-золотистые сентябрьские тона. Повсюду тянулись широкие поля, не разгороженные живыми изгородями, как в Англии. Ратлидж решил, что здесь, скорее всего, разводят овец, а не выращивают сельскохозяйственные культуры. Небольшие, тесные городки, сильно отличавшиеся от живописных поселений на юге, как будто застыли в суровом прошлом. У здешних жителей, независимых и куда менее скованных классовыми границами, чем англичане, было своеобразное прошлое, оно наложило на них заметный отпечаток. «Поставьте меня по обе стороны границы, — сказал себе Ратлидж, — и я сразу пойму, на чьей земле я нахожусь — английской или шотландской».

Когда Ратлидж отправился в дорогу, Хэмиш ненадолго перестал ругать инспектора Оливера и стал вспоминать, какая была Фиона до войны. Ратлидж пытался не обращать внимания, но слова Хэмиша вторгались в его мысли.

Они, Фиона и Хэмиш, знали друг друга с детства. Она с самых юных лет была живой и умной девочкой, привыкла играть с братьями и их друзьями. Летом бегала босиком, распустив темные волосы, в ее юбке путались вереск и солома. Любимица дедушки, она рано выучилась читать и не стеснялась высказывать свое мнение. Летом четырнадцатого года, когда Хэмиш Маклауд понял, что подруга его детства превратилась в веселую и пылкую девушку, он сделал ей предложение. А через несколько недель его отправили на фронт. В 1916 году он погиб во Франции, вдали от Фионы и родных гор, от всего, что он так любил.

Ничего удивительного, что ей захотелось взять ребенка, оставшегося без матери, и воспитать его как своего, воспитать, как они с Хэмишем могли бы воспитывать своего родного сына. Наследство мертвеца, его сын, пусть не по крови, по имени.

На фронте, когда солдаты вспоминали о доме и о мирном времени, Хэмиш всегда изображал ее заботливой и любящей, он вспоминал ее смех, доверчивость и неизменную нежность, память о которых он пронес с собой через всю войну.

Но Ратлидж увидел в Фионе Макдоналд и другое. У него сформировалось собственное впечатление, на которое не влияли воспоминания Хэмиша.

Он угадал в Фионе большую силу и способность смотреть миру в глаза. Храбрость — и страх. И горячее желание начать новую жизнь на обломках прежней… А теперь у нее отняли и это.

Вдруг Ратлидж понял: Фиона была прямой противоположностью Джин, на которой он сам хотел жениться и которая, как ему казалось, любила его. И впервые с тех пор, как Джин разорвала их помолвку, он понял, что совершенно освободился от ее чар. Как будто с его глаз упала пелена. Ратлидж вдруг осознал, насколько по-разному он и Джин смотрели на жизнь. Она мечтала жить в спокойном, уютном мирке, вращаться в избранном обществе, вызывать восхищение друзей. Муж, который после войны никак не может примириться с самим собой, муж с повредившимся рассудком и неопределенным будущим стал для нее кошмаром.

Фиона Макдоналд знала, что такое любовь и какова ее цена. Она знала, что именно отняла у нее война. Она любила бы Хэмиша, если бы тот вернулся домой израненный, обожженный, без рук и без ног. Она любила бы человека, которым он стал, так же сильно, как того, каким он был.

Она любила бы его даже с психической травмой, мучимого ужасными видениями…

Ратлидж запретил себе продолжать.

Но его одолевали и другие образы: женщины, похожие на Джин, которые приезжали в клиники и с ужасом смотрели на то, что осталось от их мужей или возлюбленных. Однажды он столкнулся с одной такой женщиной в дверях. Она выбегала из палаты, закрыв лицо платком и дрожа от ужаса. А в палате за ее спиной, стиснув кулаки, лежал мужчина с забинтованным лицом. Плакать и кричать он не мог. Были и другие, они с благодарностью принимали искалеченных близких, дорогих им мужчин, искренне считая, что им повезло — ведь те вернулись с войны живыми.

Фиона была в их числе…

Да, она очень храбрая и мужественная. Могла ли она быть убийцей?

Вопрос еще не до конца сформировался у него в голове, но Ратлидж почувствовал негодование. Он не имеет права подозревать Фиону. Он не имеет права предавать Хэмиша и Фиону Макдоналд.

Он запретил себе думать о войне и постарался сосредоточиться на том, что ждет его впереди.

Уехав из горной долины после смерти деда, Фиона отправилась на юг, в Брей.

Почему именно в Брей?

«Потому что там все по-другому, совсем не так, как в горах, — неожиданно ответил Хэмиш. — Там нет воспоминаний. Воспоминаний о деде, обо мне. О братьях, которые тоже погибли».

Ратлидж вспомнил показания, которые зачитывал ему Маккинстри. Когда миссис Дэвисон спросили, не могла ли Фиона ждать ребенка, когда покидала Брей, та недвусмысленно ответила: «Нет, я бы об этом знала… я приглядывала за Фионой — не потому что она, по моему мнению, была из тех, кто легко попадает в беду, но потому что она была одинокой молодой девушкой, которая находилась на моем попечении. Кстати, присматривать за ней было нетрудно — она редко брала выходные и даже по вечерам, когда дети уже спали, чаще всего сидела со мной и что-нибудь шила или читала вслух».

Инспектор Оливер поделился с Ратлиджем своими впечатлениями о миссис Дэвисон:

— Готов присягнуть, что она говорит правду. Как уверяет мой сержант, она прямая и откровенная, даже слишком.

Вполне возможно, миссис Дэвисон говорила правду. Люди часто говорят правду.

Вся правда — дело другое. И здесь многое зависит от того, как следователь берется за дело. Объективно…

Оливер убежден, что Фиона Макдоналд — убийца.

Если она не убийца, откуда у нее ребенок? Вопрос оставался непреодолимой преградой. От ответа на него зависела жизнь Фионы. И Ратлидж собирался найти ответ.