Почти все время, что Ратлидж провел за рулем, Хэмиш рассуждал о том, что у следствия на самом деле нет никаких улик против Фионы Макдоналд, и сомневался в том, что Элинор Грей могла сыграть в жизни Фионы какую-либо роль.

Ратлидж не мог толком описать даже доктору в клинике природу Хэмиша, объяснить, насколько реален его голос. Хэмиш не был призраком, призраков можно изгнать. Не был он и бесплотным голосом, который, как попугай, повторяет мысли самого Ратлиджа. Его присутствие ощущалось очень ярко, и мысли его, и манера говорить были самостоятельны и требовали ответа. И Ратлидж, сломленный в 1916 году и духовно, и телесно, решил, что легче отвечать голосу, звучащему в его голове, чем отрицать его существование. Они с Хэмишем вместе прослужили два долгих года. Его воспоминания подпитывались разговорами, которые они с капралом вели на фронте… Наверное, они и стали основой новых тем… новых мыслей… и страхов.

Через пять месяцев после того, как Ратлидж вернулся в Скотленд-Ярд, он постепенно осмелел и начал спорить с Хэмишем, оспаривать его мнение, находить доводы в словесных перепалках. Он снова и снова внушал себе, что таким образом выздоравливает. Он не сходит с ума, а, наоборот, восстанавливает свое психическое здоровье. И все же он до сих пор не мог решиться на то, чтобы открыто противоречить Хэмишу.

Тем временем Хэмиш не умолкал: «Из-за того, что в Гленко нашли какие-то кости, у Оливера появился предлог обвинить Фиону в убийстве. А так ему на эти кости тоже наплевать. Ведь их нашли даже не на его территории! На самом деле Оливеру все равно, чьи они!»

«Верно, но до тех пор, пока мы не узнаем, как умерла та женщина, мы вынуждены принимать в расчет ее останки, — возразил Ратлидж. — Пока дело омрачено ее тенью, кем бы она ни была, она затмевает собой все остальные доказательства».

Хэмиш по-прежнему не соглашался с ним. Он так и сказал. Ратлидж покачал головой.

«Узнав об исчезновении Элинор Грей, полиция Данкаррика получила имя, которое можно совместить с найденными останками. Первое правило при расследовании убийства — необходимо опознать труп. Оливер совершенно уверен в своей правоте. Но даже если его подозрения подтвердятся и окажется, что в горах нашли кости Элинор Грей, ему придется доказать, что они с Фионой были знакомы и встречались. Если Элинор Грей была беременна и приехала в Шотландию, чтобы тайно родить ребенка, дело можно считать закрытым. Если же она не ждала ребенка, ее приезд в Гленко объясняется чем-то другим. А если удастся неопровержимо доказать, что кости все-таки не принадлежат Элинор Грей, Оливер тут же начнет искать, чье еще имя можно им приписать. Мертвая женщина, опознанная или нет, по-прежнему служит препятствием к раскрытию дела».

«Ну да, рассуждаешь ты хорошо. Но как ты не понимаешь? Опознают кости или нет, ту женщину и Фиону связывает случайность! А если Оливер докажет, что кости принадлежат Элинор Грей? А если он докажет, что она была беременна, когда пропала? Он будет считать это доказательством того, что ее убила Фиона!»

«Или любая другая женщина, согласен. Но если мы найдем Элинор Грей в живых, мы вычеркнем ее из списка возможных жертв. Если она умерла и Оливер прав, придется выяснять, как именно она умерла и где. Возможно, ее в самом деле убили. Возможно, она умерла своей смертью… или даже покончила с собой. И не важно, оправдают наши выводы Фиону или, наоборот, приговорят ее. Мы должны найти истину. Если даже выяснится, что Элинор Грей убили, следствию придется доказать, что только у Фионы имелись и мотив, и возможность ее убить. Оливер очень обрадуется, но, по-моему, удовлетворить леди Мод будет не так легко».

«А может быть, кости так и останутся загадкой», — упрямо возразил Хэмиш.

«Тогда тебе лучше надеяться на то, что Элинор Грей оставила ребенка Фионе, а сама уехала доучиваться на врача. Вот единственный способ убедить инспектора Оливера, что никакого убийства не было. Кстати, именно это я и повторяю с самого начала. Элинор Грей — наш ключ к разгадке тайны».

«Не могу сказать, что мне это по душе!»

Ратлидж вдруг задумался над тем, как Хэмишу удалось пережить его внезапное противостояние с Фионой Макдоналд. Хэмиш все время пылко защищал Фиону, ни на миг не усомнившись в ее невиновности. Но на более глубинном уровне Хэмиш сознавал, что жизнь Фионы теперь течет отдельно от него. Все не так, как было у Ратлиджа с Джин, когда Джин бросила его, желая освободиться от всего, что ее пугало. Хэмиш принимал как данность то, что жизнь Фионы развивается отдельно от него, что у нее появились новые чувства, которые она уже не разделит с Хэмишем. Хэмиш ничего не знал о Данкаррике, он не знал о ребенке. Не случайно он молчал во время первой встречи Ратлиджа с Фионой. Молчание Хэмиша служило болезненным напоминанием о том, что время не ждет, что оно не останавливается. Что в смерти есть пустота. И все же в каком-то смысле Ратлиджу казалось, что умерла именно Фиона, потому что Хэмиш горестно оплакивал ее потерю, он отчаянно тосковал по ней. Бремя, которое взвалил на себя Ратлидж, день ото дня становилось тяжелее.

Бороться с действительностью приходилось не Хэмишу, а Ратлиджу. Фиону вполне могли признать виновной в убийстве и повесить. В тюремной камере Ратлиджу пришлось беседовать с усталой, измученной женщиной, у которой под глазами залегли темные тени. Не Хэмиш, а Ратлидж боролся с собственными страхами и нерешительностью. Пока он сам не знал, как отнестись к предъявленным ему доказательствам. Казалось, что дело сшито очень прочно. И в своем отношении к нему он тоже сомневался.

Он так давно привык смотреть на Фиону глазами Хэмиша, что до сих пор она казалась ему чем-то вроде дрезденских фарфоровых статуэток, которые стояли у Франс на полочке, — изящной пастушкой, застывшей во времени и пространстве, оплакивающей своего убитого на войне возлюбленного. На ее жизнь упала тень после того, что он, Ратлидж, вынужден был сделать на поле боя. Ратлидж все время мучился сознанием своей вины. Даже в недавнем лондонском сне Фиона была связана со смертью Хэмиша, а не существовала сама по себе.

Неожиданно он понял, что видит Фиону сквозь призму воспоминаний Хэмиша…

Теперь он мог составить собственное впечатление о ней.

Фиона — не фарфоровая кукла, она женщина из плоти и крови, своеобразная, привлекательная. Неизвестно, виновна она или нет, но она демонстрирует поразительную силу. До сих пор Фиона в одиночку противостоит представителям закона. Она по-прежнему оплакивает Хэмиша и всю свою нерастраченную любовь изливает на ребенка… Откуда у нее такая стойкость? От сознания своей невиновности… или, наоборот, вины? Ратлидж признался себе в том, что хочет защитить Фиону. Он лишь не разобрался, стремится он заступаться за нее ради нее самой или ради Хэмиша. Как бы там ни было, Иен Ратлидж не собирался жалеть сил.

Голова у него шла кругом. Он был в замешательстве, которое усугубляли горечь и одиночество. Вот почему, решил Ратлидж, он сейчас не способен рассуждать хладнокровно и объективно, а ведь надеялся, что будет вести следствие по любому делу, порученное ему, наилучшим образом.

Хэмиш, будь он проклят, прав…

«А где была твоя объективность в Корнуолле… или Дорсете? — язвительно поинтересовался Хэмиш. — Где тогда была твоя ясность ума? Там тоже были женщины, которые растрогали тебя. С чего ты взял, что сейчас судят Фиону, а не тебя самого?»