— Это было ужасное зрелище, дети брошены, некоторые в огне... При мне вытащили ребенка... женщины, с которых стаскивали вещи, вырывали серьги...

Пьер покраснел и замялся.

— Тут приехал разъезд и всех тех, которые не грабили, всех мужчин забрали. И меня.

— Вы верно не всё рассказываете; вы верно сделали что-нибудь... — сказала Наташа и помолчала, — хорошее.

Пьер продолжал рассказывать дальше. Когда он рассказывал про казнь, он хотел обойти страшные подробности; но Наташа требовала, чтоб он ничего не пропускал.

Пьер начал было рассказывать про Каратаева (он уже встал из-за стола и ходил, Наташа следила за ним глазами) и остановился.

— Нет, вы не можете понять, чему я научился у этого безграмотного человека — дурачка.

— Нет, нет, говорите, — сказала Наташа. — Он где же?

— Его убили почти при мне. — И Пьер стал рассказывать последнее время их отступления, болезнь Каратаева (голос его дрожал беспрестанно) и его смерть.

Пьер рассказывал свои похождения так, как он никогда еще не вспоминал их. Он видел теперь как будто новое значение во всем том, что он пережил. Теперь, когда он рассказывал всё это Наташе, он испытывал то редкое наслаждение, которое дают женщины, слушая мужчину, — не умныеженщины, которые, слушая, стараются или запомнить, чт`o им говорят, для того чтоб обогатить свой ум и, при случае, пересказать то же или приладить рассказываемое к своему и сообщить поскорее свои умные речи, выработанные в своем маленьком, умственном хозяйстве; а то наслажденье, которое дают настоящие женщины, одаренные способностью выбирания и всасыванья в себя всего лучшего, чт`o только есть в проявлениях мужчины. Наташа, сама не зная этого, была вся внимание: она не упускала ни слова, ни колебания голоса, ни взгляда, ни вздрагиванья мускула лица, ни жеста Пьера. Она на лету ловила еще невысказанное слово и прямо вносила в свое раскрытое сердце, угадывая тайный смысл всей душевной работы Пьера.

Княжна Марья понимала рассказ, сочувствовала ему, но она теперь видела другое, чт`o поглощало всё ее внимание; она видела возможность любви и счастия между Наташей и Пьером. И эта в первый раз пришедшая ей мысль наполняла ее душу радостию.

Было три часа ночи. Официанты с грустными, строгими лицами приходили переменять свечи, но никто не замечал их.

Пьер кончил свой рассказ. Наташа блестящими, оживленными глазами продолжала упорно и внимательно глядеть на Пьера, как будто желая понять еще то остальное, чт`o он не высказал, может быть. Пьер в стыдливом и счастливом смущении изредка взглядывал на нее и придумывал, чт`o сказать теперь, чтобы перевести разговор на другой предмет. Княжна Марья молчала. Никому в голову не приходило, что три часа ночи, и что пора спать.

— Говорят: несчастия, страдания, — сказал Пьер, — Да ежели бы сейчас, сию минуту мне сказали: хочешь оставаться, чем ты был до плена, или с начала пережить всё это? Ради Бога, еще раз плен и лошадиное мясо. Мы думаем, что как нас выкинет из привычной дорожки, всё пропало: а тут только начинается новое, хорошее. Пока есть жизнь, есть и счастье. Впереди много, много. Это я вам говорю, — сказал он, обращаясь к Наташе.

— Да, да, — сказала она, отвечая на совсем другое, — и я ничего бы не желала, как только пережить всё сначала.

Пьер внимательно посмотрел на нее.

— Да, и больше ничего, — подтвердила Наташа.

— Неправда, неправда, — закричал Пьер. — Я не виноват, что я жив и хочу жить; и вы тоже.

Вдруг Наташа опустила голову на руки и заплакала.

— Чт`o ты, Наташа? — сказала княжна Марья.

— Ничего, ничего. — Она улыбнулась сквозь слезы Пьеру. — Прощайте, пора спать.

Пьер встал и простился.

—————

Княжна Марья и Наташа, как и всегда, сошлись в спальне. Они поговорили о том, чт`o рассказывал Пьер. Княжна Марья не говорила своего мнения о Пьере. Наташа тоже не говорила о нем.

— Ну прощай, Мари, — сказала Наташа. — Знаешь, я часто боюсь, что мы не говорим о нем (князе Андрее), как будто мы боимся унизить наше чувство, и забываем.

Княжна Марья тяжело вздохнула и этим вздохом признала справедливость слов Наташи; но словами она не согласилась с ней.

— Разве можно забыть? — сказала она.

— Мне так хорошо было нынче рассказать всё; и тяжело, и больно, и хорошо. Очень хорошо, — сказала Наташа; — я уверена, что он точно любил его. От этого я рассказала ему... ничего, что я рассказала ему? — вдруг покраснев, спросила она.

— Пьеру? О нет! Какой он прекрасный, — сказала княжна Марья.

— Знаешь, Мари, — вдруг сказала Наташа, с шаловливою улыбкой, которой давно не видала княжна Марья на ее лице. — Он сделался какой-то чистый, гладкий, свежий; точно из бани; ты понимаешь? — морально из бани. Правда?

— Да, — сказала княжна Марья, — он много выиграл.

— И сюртучек коротенький и стриженые в`oлосы; точно, ну точно из бани... папа бывало...

— Я понимаю, что он(князь Андрей) никого так не любил, как его, — сказала княжна Марья.

— Да, и он особенный от него. Говорят, что дружны мужчины, когда совсем особенные. Должно быть, это правда. Правда, он совсем на него не похож ничем?

— Да, и чудесный.

— Ну, прощай, — отвечала Наташа. И та же шаловливая улыбка, как бы забывшись, долго оставалась на ее лице.

Пьер долго не мог заснуть в этот день; он взад и вперед ходил по комнате, то нахмурившись, вдумываясь во что-то трудное, то вдруг пожимая плечами и вздрагивая, то счастливо улыбаясь.