(Нина рассказывает.)

Сеничка (еще с большим удовольствием). Мало того, что за ноготь. В Париже танцовщица застраховала ногу за 200 000. Значит, если свихнет и не может работать.

Лакей. Это те, что, с позволенья сказать, без порток ногами работают?

Павел. Ну уж и работа, как не платить деньги!

Сеничка. Да ведь не всякий может, да и сколько лет училась.

Павел. Чему училась-то? Добру или как ногами вертеть?

Сеничка. Ну, ты не понимаешь. Искусство — великое дело.

Павел. А я думаю, пустяки одни, с жиру дурашные деньги платят. Кабы деньги так, как нам, доставались горбом, этих бы ни плясунов, ни песенниц не было бы. А то им и вся цена-то грош. Ну, да что.

Сеничка. Что значит необраз[ование]. Для него и Бетховен, и Виардо, и Рафаэль — всё вздор.

Наташа. А я думаю, он правду говорит.

Нина. Пойдем, пойдем.

Два гимназиста: реалист и классик, и два близнеца, братья классика: Володя и Петруша, 8 лет.

Реалист. Зачем же мне и латинский и греческий, когда всё, что есть важного, хорошего, всё уже переведено на новые языки.

Классик. Никогда не поймешь Илиаду, если не будешь читать ее по-гречески.

Реалист. Да мне и вовсе читать ее не нужно. Да и не хочу.

Володя. А что такое Илиада?

Реалист. Сказка.

Классик. Да, но такая, какой другой нет в мире.

Петруша. Чем же она так хороша?

Реалист. Да ничем, сказка как сказка.

Классик. Да, только настоящего понимания древности никогда не достигнешь, если не будешь знать этих сказок.

Реалист. А по-моему, это такое же суеверие, как то, что называется законом божиим.

Классик (горячась). Закон божий ложь и вранье, а это история и мудрость.

Володя. Разве закон божий вздор?

Классик. И что вы тут сидите. Ведь вы ничего не понимаете.

Оба (обиженно). Отчего же не понимаем?

Володя. Может быть, лучше вашего понимаем.

Классик. Ну, хорошо, хорошо, только не мешайтесь в разговоры, сидите смирно. (К реалисту.) Ты говоришь, что нет приложения к жизни древних языков, да ведь то же самое можно сказать и про бактериологию, и про химию, и про физику, и про астрономию. На что тебе знать о расстоянии звезд и их объеме и все эти никому ни на что не нужные подробности.

Реалист. Почему ненужные, очень нужные.

Классик. На что же?

Реалист. Как на что. На всё. А мореплавание?

Классик. Это и без астрономии.

Реалист. Но зато практическое приложение к земледелию, к медицине, к промышленности...

Классик. Да что же, эти самые данные прилагаются и к бомбам, и на войнах и [у] революционеров. Если бы эти знания делали бы то, чтобы люди лучше жили...

Реалист. А разве от вашей науки люди лучше делаются?

Володя. А какие науки, от каких люди лучше делаются?

Классик. Я говорил тебе, не мешайся в разговор с большими. Всё и говоришь глупости.

Володя и Петруша (в один голос). Ну, глупости, не глупости, а только какие науки, чтобы жить хорошо?

Реалист. Таких нет. Это сам всякий для себя делает.

Классик. Ну что ты с ними разговариваешь, ничего они не понимают.

Реалист. Нет, отчего же. Этому, Володя, Петруша, в гимназиях не учат.

Володя. А этому не учат, так и не надо учиться.

Петруша. Мы вырастем большие, не станем учиться тому, что не нужно.

Володя. А будем сами жить лучше.

Классик (смеется). Вот так мудрецы, рассудили.

Крестьянин, его жена и кума, Федор — сын, 19 лет, Петька — другой [сын], 9 [лет].

Отец (входит в избу, раздевается). Ну и погодка, насилу добрался.

Мать. Рази ближний свет. Верст, я чай, 15 будет?

Отец. И все 20. (К сыну Федору.) Убери поди мерина-то.

Мать. Ну что же, на нашу руку присудил?

Крестьянин. Черта с два присудил. Ничего толков нет. [81]

Кума. Да в чем, куманек, дело-то, я не разберу.

Крестьянин. А в том дело, что захватил Аверьян мой огород и владает, а я концов не найду.

Жена. Уж 2-й год судимся.

Кума. Знаю, знаю. Как же, тогда постом-то в волости судились. Мой сказывал, тебе присудили.

Крестьянин. То-то и дело, а Аверьян земскому подал. А земский возьми да и поверни опять всё дело назад. Я к судье. Судья мне присудил. Надо бы конец, так нет, опять ему присудили. Тоже судьи!