So that havend spoiled everything in the inn, they began to sutler from cold and hunger, and from the injuries they themselves had inflicted on each other, and abused their host for having prepared too little goods, for not having placed caretakers, tor having allowed all sorts of bad men to enter. Others said that there egisted no anybody to abuse and that the hostelry had no master and had come into egistence (by itself) and that a bad damned place.

In this same way behave in our world people who dos not read the direction of our life writen in our hearts and in all the great teachengs of our wise men [1 не разобр.] and others, live by their own will and not by the will of their benefactor. They ruin their own lives and that of others and condemn for it each other, God, the world only not themselves.

If only men understood that their wellfare depends only from themselves and if they did the will of their benefactor, they would enjoy such welfare, greater than which they could imagine. [27]

Один благотворитель хотел сделать людям так много добра, как только мог, и он решил, что лучше всего для этого построить гостиницу в таком месте, где проходит много народу, и снабдить ее всем, что только может доставить людям пользу и удовольствие. Итак, он устроил гостиницу с удобными комнатами, хорошими каминами, украшениями, освещением, кладовыми, полными всякого рода продуктов, овощей и всякого сорта освежительных напитков, а также кроватями, различным платьем, бельем, обувью в таком количестве, чтобы хватило на большое количество людей.

Устроив всё это, благотворитель написал очень отчетливо правила, как пользоваться его гостиницей и всеми вещами, которые были в ней собраны. Эти правила благодетель прибил гвоздями на входной двери так, чтобы каждый мог их видеть. В правилах было написано, что каждый человек, который входит в гостиницу, может оставаться в ней столько, сколько ему надо, и может есть и пить сколько душе угодно и пользоваться всем собранным в гостинице платьем, обувью и провизией. Единственное условие ставилось путешественникам: чтобы они брали только то, что им нужно сейчас, и чтобы они помогали друг другу, а оставляя гостиницу, приводили вещи в тот же порядок, какой был до их приезда.

Устроив всё это и написав и вывесив на двери правила, благотворитель удалился.

Но случилось так, что, когда люди пришли в гостиницу, они не посмотрели на правила и стали пользоваться всеми бывшими там вещами по своему желанию, не думая о других людях и стараясь захватить себе самим все вещи, хотя бы они были им и не нужны. Они начали ссориться между собою из-за вещей. Хватая их из рук друг у друга, они портили их, а иногда портили и из зависти, чтобы другие не могли ими воспользоваться.

Так перепортив всё в гостинице, они начали страдать от холода и голода и от несправедливостей, которые они нанесли друг другу, и стали обвинять их хозяина за то, что он приготовил слишком мало вещей, за то, что он не поставил сторожей, за то, что разрешил вход всяким злым людям. Другие говорили, что обвинять некого, что у гостиницы нет хозяина, что гостиница возникла сама по себе и что это плохое, проклятое место.

Точно так же ведут себя в нашем мире те люди, которые не читают правил нашей жизни, начертанных в наших сердцах и во всех великих учениях наших мудрецов; живут по своей собственной воле, а не по воле их благодетеля. Они разрушают жизнь свою собственную и чужую и обвиняют в этом друг друга, бога и мир, но только не самих себя.

Если бы только люди поняли, что их счастье зависит только от них самих и если бы они творили волю своего благодетеля, они наслаждались бы таким счастьем, больше которого они не могут себе и представить.

Это было 7 ноября 1897 года. В большом селе Рязанской губернии рожала уже немолодая женщина. Роды шли уже вторые сутки и были трудны, опасны. Вышла ручка, и дело не двигалось. Семья была из бедных. Муж одинокий, работящий, но и выпивающий мужик, [28] всё непомирающий дед на печи и четверо ребят: три девки и [?] один малый, кроме того, кто шел ручкой. С вечера бабка Матвевна, проведшая весь день, ушла ночевать домой, и Марфа родильница была одна в избе. Старика увели к сватам, девки были на улице, муж Авдей [29] пошел за бабкой и за попом.

«Аниска, а Аниска! О-о-х, смерть моя! О-о-х, Аниска, кур загони. Ономнясь... О-ох...». Дальше она не могла говорить и даже перестала охать, а только нахмурилась, сморщилась, как будто выжидая чего-то. Аниска, быстроглазая 8-летняя девочка, разинув ротик, неподвижными глазами [?] смотрела на мать, быстро шевеля только ступнями ног в рваных башмаках. «Помирает мамушка», думала она. И она не слушала ее о курах, а думала о том, что надо делать, когда помирает мать. Мать же, невольно глядя на быстро шевелящиеся ноги, подумала о том, как после ее смерти ее новые башмаки останутся для Аниски.

— Отец не приходил?

— Не.

— Ну, ступай да смотри. О-ох.

В завтрак пришла бабка Матвевна. [30] Отец, высокий белокурый мужик с больными глазами и спокойным добрым лицом, не вошел в избу и тотчас же взялся за дрова. Он вчера привез из лесу хворост, но не успел сложить. Взялся за работу с споростью и безостановочностью привычного рабочего. Только изредка, работая, он, прислушиваясь к стонам в избе, поднимал белые брови над слезящимися глазами и значительно поворачивал голову.