Муж верил в бога, а жена верила в мужа. Это самое говорит Павел. Потом муж перестал верить в бога, а жена всё еще верила в мужа. Теперь же она, увидав, что муж не верит в бога, уже и в мужа не верит, а верит только в то, что вокруг нее говорит большинство. Вот это-то ужасно, пот[ому] что большинство верит только в то, что надо жить как можно получше, борясь с другими за блага земные.

Ну, прощайте, милый друг, целую вас.

Л. Толстой.

На конверте: Москва. Торговый банк, Александру Никифоровичу Дунаеву.

Датируется на основании почтовых штемпелей.

1 По делу молокан.

2 В письме от 2 октября Дунаев, сообщая о проводах П. А. Буланже в Англию, иисал, что его жена, встревоженная высылкой Буланже, «упала духом, забоялась и ходит мрачная и угнетенная». «Да, — добавлял он, — добились эти подлые развратители женщин, эти грошовые умники и пустобрехи, добились того, что слова «сотворил ему помощницу» превратились в иронию, ибо для нас они уже имеют смысл «сотворил ему помеху».

1897 г. Октября 14. Я. П.

14 окт.

Получил твое письмо, милая Таня, и никак не могу ответить тебе так, как бы ты хотела. Понимаю, что развращенный мущина спасается, женившись, но для чего чистой девушке aller dans cette gal`ere1 трудно понять. Если бы я был девушка, ни за что бы не выходил замуж. На счет же влюбленья я бы, зная что это такое, т. е. совсем не прекрасное, возвышенное, поэтическое, а очень нехорошее и, главное, болезненное чувство, не отворял бы ворот этому чувству и также осторожно серьезно относился бы к опасности заразиться этой болезнью, как мы старательно оберегаемся от гораздо менее опасных болезней: дифтерита, тифа, скарлатины. Тебе кажется теперь, что без этого нет жизни. Так же кажется пьяницам, курильщикам, а когда они освобождаются, тогда только видят настоящую жизнь. Ты не жила без этого пьянства и теперь тебе кажется, что без этого нельзя жить. А можно. Сказав это, хотя и почти без надежды того, чтобы ты поверила этому и так повернула свою жизнь, понемногу деморфинизируясь, и потому, избегая новых заболеваний, скажу о том, какое мое отношение к тому положению, в к[отором] ты теперь находишься. —

Дядя Сережа2 рассказывал мне — меня не было — что они с братом Николаем3 и другими мало знакомыми господами были у цыган. Николинька выпил лишнее. А когда он выпивал у цыган, то пускался плясать — очень скверно, подпрыгивая на одной ноге, с подергиваниями и would be4 молодецкими взмахами рук и т. п., кот[орые] шли к нему, как к корове седло. Он, всегда серьезный, неловкий, кроткий, некрасивый, слабый, мудрец, вдруг ломается и скверно ломается, и все смеются и будто бы одобряют. Это было ужасно видеть. И вот Николинька начал проявлять желание пойти плясать. Сережа я Вас. Перфильев5 умоляли его не делать этого, но он был неумолим и, сидя на своем месте, делал бестолковые и нескладные жесты. Долго они упрашивали его, но когда увидали, что он был настолько пьян, что нельзя было упросить его воздержаться, Сережа только сказал убитым грустным голосом: пляши, и, вздохнув, опустил голову, чтобы не видать того унижения и безобразия, которое пьяному казалось (и то только пока хмель не прошел) прекрасным, веселым и долженствующим быть всем приятным.

Так вот мое отношение к твоему желанию такое же. Одно что я могу сказать это: пляши! утешаясь тем, что когда ты отпляшешь, ты останешься такою, какою, какою6 ты была и должна быть в нормальном состоянии. Пляши! больше ничего не могу сказать, если это неизбежно. Но не могу не видеть, что ты находишься в невменяемом состоянии, что еще больше подтвердило мне твое письмо. Я удивляюсь, что тебе может быть интересного, важного в лишнем часе свиданья, а ты вместо объяснения — его и не может быть — говоришь мне, что тебя волнует даже мысль о письме от него, что подтверждает для меня твое состояние совершенной одержимости и невменяемости. Я понял бы, что девушка в 33 года, облюбовав доброго, неглупого, порядочного человека, sur le retour7 спокойно решила соединить с ним свою судьбу, но тогда эта девушка не будет дорожить лишним часом свиданья и близостью времени получения от него письма, п[отому] ч[то] ни от продолжения свидания, ни от письма ничего не прибавится. Если же есть такое чувство волнения, то значит есть навождение, болезненное состояние. А в душевном болезненном состоянии нехорошо связывать свою судьбу — запереть себя ключем в комнате и выбросить ключ в окно.

Николиньке надо было поехать домой и выспаться, не плясавши, если же это уже невозможно, то всё, что мы можем сделать, грустно сказать: пляши.

Так вот, как я отношусь к твоим намерениям, а приведешь ты их в исполнение или нет, ты знаешь, что мое отношение к тебе не может измениться, не изменится и к М[ихаилу] С[ергеевичу]8 или скорее изменится только к лучшему, сделав мне близким близкого тебе человека. Вот и всё. Целую тебя, Машу и Колю.

На конверте: Ялта, Крым. Пушкинский бульвар. Дача Оболенской. Татьяне Львовне Толстой.

Впервые опубликовано в «Современных записках», Париж 1928, XXXVI, стр. 206—208. Год в дате определяется по почтовым штемпелям.

Ответ на письмо T. Л. Толстой от 9 декабря, в котором она писала о своем отношении к М. С. Сухотину и просила Толстого высказаться относительно ее желания выйти замуж за Сухотина.

1 [итти на эту каторгу]

2 С. Н. Толстой.

3 Николай Николаевич Толстой (1823—1860), старший брат Толстого.

4 [будто]

5 Василий Степанович Перфильев (1826—1890), приятель молодости Толстого и его братьев.

6 Так в подлиннике.

7 [стареясь]

8 М. С. Сухотин.

1897 г. Октября 17. Я. П.

17-th Oct. 1897.

Dear Friend,

Thank you sincerely for your kind letter with good wishes for my persecuted friends and myself.