Л. Т.

Оболенской хорошо защитилъ меня,4 но какъ видно, что курсы и царствующая наука есть святыня для врующихъ. Ну чтожъ, если я ошибся и грубо выразился — можно простить, тмъ боле, что рчь идетъ о другомъ и объ очень важномъ, но видишь, какъ поднимается чувство, подобное тому, к[оторое] бы поднялось у православныхъ при поруганіи иконы. Барынь съ локонами и всякихъ другихъ ругайте сколько угодно, но это сословіе — священно. И при этомъ оскорблении священнаго для нихъ забывается все. А я между прочимъ еще много думалъ о жепщинахъ, о брак (Файнерманъ съ женой вызвали это)5 и хотлось бы высказать. Разумется, не о современныхъ кумирчикахъ нашего времени — курсахъ, а о великомъ вчномъ назначеніи женщины. Много превратнаго въ этомъ отношеніи проповдуется именно въ кружкахъ интелигентныхъ женщинъ. А именно вотъ что:

Напримръ: проповдуется, что женщина должна не быть исключительной, — не должна любить своихъ дтей больше, чмъ другихъ. Проповдуется много разнаго туманнаго, неяснаго о развитіи, о равенств съ мущиной, но это положеніе о томъ, что женщина не должна любить своихъ дтей больше чужихъ, проповдуется всегда, везд, считается аксіомой и, какъ практическое правило, заключаетъ въ себ всю сущность ученія; а оно-то, это положеніе, совершенно ложно.

Призваніе всякаго человка, и мущины и женщины, въ томъ, чтобы служить людямъ. Съ этимъ общимъ положеніемъ, я думаю, согласны вс не безнравственные люди. Разница между мущинами и женщинами въ исполненіи этаго назначенія есть большая по средствамъ, к[оторыми] они служатъ людямъ. Мущина служитъ людямъ и физическимъ, и умственнымъ, и нравственнымъ трудомъ, средства его служенія очень многообразны. Вся дятельность человчества, за исключеніемъ дторожденія и кормленія, составляетъ поприще его служенія людямъ. Женщина же, кром своей возможности служенія людямъ всми тми же, какъ и мущина, сторонами своего существа, по строенію своему призвана, привлечена неизбжно къ тому служенію, к[оторое] одно исключено изъ области служенія мущины. Служеніе человчеству само собой раздляется на дв части: одно — увеличеніе блага въ существующемъ человчеств, другое — продолженіе самаго человчества. К первому призваны преимущественно мущины, такъ к[акъ] они лишены возможности служить второму. Ко второму призваны преимущественно женщины, т[акъ] к[акъ] они исключительно способны къ нему. Этаго различія нельзя, не должно и гршно (т. е. ошибочно) не помнить и стирать, какъ это стараются длать. Изъ этаго различія вытекаютъ6 обязанности тхъ и другихъ, обязанности не выдуманныя людьми, но лежащія въ природ вещей. Изъ этаго же различія вытекаетъ оцнка добродтели и порока женщины и мущины — оцнка, существовавшая во вс вка и теперь существующая и никогда не перестанущая существовать, пока въ людяхъ будетъ разумъ. И всегда было и будетъ то, что мущина, проведши свою жизнь въ мужскомъ многообразномъ труд, и женщина, проведшая жизнь въ рожденіи, кормленіи и возращеніи своихъ дтей, будутъ чувствовать, что они длаютъ то, что должно, и будутъ возбуждать уваженіе и любовь людей, потому что оба исполнили свое несомннное призваніе. Призваніе мущины многообразне и шире, призваніе женщины однообразне и `yже, но глубже, и потому всегда было и будетъ то, что мущина, имющій сотни обязанностей, измнивъ одной, десяти изъ нихъ, остается не дурнымъ, не вреднымъ человкомъ, исполнивъ 9/10 своего призванія. Женщина же, имющая три обязанности, измнивъ одной изъ нихъ, исполняетъ только 2/3, и измнивъ двумъ, длается уже отрицательной — вредной. Таково всегда было общее мнніе и таково всегда будетъ, п[отому] ч[то] такова сущность дла. Мущина для исполненія воли Бога долженъ служить Ему и въ области физич[ескаго] труда и мысли и нравственности; онъ всми этими длами можетъ исполнить свое назначеніе; для женщины средства служенія Богу суть преимущественно и почти исключительно (п[отому] ч[то] кром нея никто не можетъ этого сдлать) — дти. Только черезъ дла свои призванъ служить Б[огу] и людямъ мущина; только чрезъ дтей своихъ призвана служить женщина. И потому любовь къ своимъ дтямъ, вложенная въ женщину, исключительная любовь, съ к[оторой] совершенно напрасно бороться разсудочно, всегда будетъ и должна быть свойственна женщин-матери. Любовь эта къ ребенку въ младенчеств есть вовсе не эгоизмъ, какъ это ложно учатъ, а это есть любовь работника къ той работ, к[оторую] онъ длаетъ въ то время, какъ она у него въ рукахъ. Отнимите эту любовь къ предмету своей работы, и невозможна работа. Пока я длаю сапогъ, я его люблю больше всего, какъ мать ребенка; испортятъ мн его, я буду въ отчаяніи; но я люблю его такъ до тхъ поръ, пока работаю. Когда сработалъ, остается привязанность, предпочтенiе слабое и незаконное, тоже и съ матерью. Мущина призванъ служить людямъ черезъ многообразныя работы, и онъ любитъ эти работы, пока ихъ длаетъ, женщина призвана служить людямъ черезъ своихъ дтей, и она не можетъ не любить этихъ своихъ дтей, пока она ихъ длаетъ — до 3-хъ, 7, 10 лтъ.

Въ этомъ я вижу совершенное равенство мущины и женщины по общему призванію служить Б[огу] и людямъ, несмотря на различіе въ форм этаго служенія. Равенство это проявляется и въ томъ, что одно столь же важно, какъ и другое, что одно немыслимо безъ другаго, что одно объусловливаетъ другое и что для достиженія призванія какъ тому, такъ и другому необходимо знаніе истины, и что безъ этаго знанія дятельность какъ мущины, такъ и женщины становится не полезной, но вредной для человчества.

Мущина призванъ исполнять свой многообразный трудъ, но трудъ его тогда только полезенъ — и его работа (хлбъ пахать или пушки длать), и его умственная дятельность (облегчать жизнь людей или считать деньги) и его религіозная дятельность (сближать людей или пть молебны) тогда только плодотворны, когда они совершаются во имя высшей доступной человку истины. Тоже и съ призваніемъ женщины: ея рожденіе, кормленіе, взращеніе дтей будетъ полезно человчеству, когда она будетъ выращивать не просто дтей для своей радости, а будущихъ слугъ человчества, когда воспитаніе этихъ дтей будетъ совершаться во имя высшей доступной ей истины, т. е. она будетъ воспитывать дтей такъ, чтобы они были способны брать какъ можно меньше отъ людей и какъ можно больше давать имъ. Идеальная женщина по мн будетъ та, к[оторая], усвоивъ высшее міросозерцаніе — вру, к[оторая] ей будетъ доступна — отдастся своему женскому непреодолимо вложенному въ нее призванію — родить, выкормить, воспитаетъ наибольшее количество дтей, способныхъ работать для людей по усвоенному ею міросозерцанію. Міросозерцаніе же это не почерпается на курсахъ, a пріобртается только не закрываніемъ глазъ и ушей и умиленіемъ сердца.

Ну, a т, у к[оторыхъ] нтъ дтей, к[оторыя] не вышли замужъ, вдовы? — Т будутъ прекрасно длать, если будутъ участвовать въ мужскомъ многообразномъ труд. Но нельзя будетъ не жалть ихъ и не стараться о томъ, чтобы какъ можно меньше было такихъ. Всякая женщина, отрожавшись, если у ней есть силы, успетъ заняться этой помощью мущин въ его труд, и помощь эта очень драгоцнна; но видть молодую женщину, готовую къ дторожденію, занятою мужскимъ трудомъ, все равно, что видть драгоцнный черноземъ, засыпанный щебнемъ для плаца или гулянья. Еще жалче, п[отому] ч[то] земля эта могла бы родить только хлбъ, а женщина могла бы родить то, чему не можетъ быть оцнки, выше чего ничего нтъ — человка. И только она одна можетъ это сдлать.7

Полностью печатается впервые. Большая часть письма — об обязанностях мущин и женщин, — начиная с 4-го абзаца (со слов «Призвание всякого человека»...) — была напечатана в «Русском богатстве» 1886 г., № 5—6. Отрывки из первой части письма помещены в ТЕ 1913 г., отд. «Письма Л. Н. Толстого», стр. 37—38. На подлиннике рукой Черткова, случайно на 3-м листке письма, пометка: «М., 18 апрель», — вероятно согласно штемпелю отправления. Датируется расширительно. Возможно, что это большое письмо было написано не в один присест и вряд ли пошло на почту в тот же день.

Поводом к его написанию был, повидимому, гнев Софьи Андреевны на Черткова, вылившийся в письме к нему, о котором упоминает Толстой (см. ниже, прим. 1). Писем от Черткова со времени возвращения своего из Ясной поляны он, повидимому, не получал.

1 Гнев Софьи Андреевны был вызван напечатанием легенд Толстого «Три старца», «Крестник» и «Много ли человеку земли нужно» в журналах «Нива», «Книжки Недели» и «Русское богатство» (см. письмо Черткова от 6 апреля в комментарии к письму № 105 от 11 апреля). 17 апреля она писала Черткову по этому поводу: «Владимир Григорьевич, я вижу, что вы с произведениями моего мужа обращаетесь как с своей собственностью, несмотря на то, что он всегда напоминает вам о том, что это касается меня. Пока дело касалось народной пользы и народного чтения, всё мое сочувствие было на вашей стороне и всегда будет. Но я вижу, что вы взялись благодетельствовать журналам, а этому я совсем не сочувствую... Все права переданы мне; к сожалению, я должна вам это напомнить...» (AЧ). В ответ на письмо Черткова, в котором он объяснял причины своих поступков (оно не дошло до нас), Софья Андреевна писала ему уже в совершенно ином тоне. В этом письме, от 14 апреля, она говорила: «Милый друг Владимир Григорьевич, ваше письмо такое доброе, хорошее и искреннее, что оно меня тронуло, и я пожалела, что сделала вам больно. Что это как мы трудно сходимся! А вместе с тем, я повторяю, когда я вижу вас, я вас люблю и всегда вам рада. Но вдруг мне покажется за глаза, что вы хотите мне сделать неприятность, и меня опять взорвет, — не все кротки, а я очень горяча, к сожалению. Теперь я вижу, что неприятное мне вы не хотели сделать, а хотели сделать приятное Оболенскому. В виду этого я понимаю, почему вы дали ему «Много ли человеку земли нужно», так как и Лев Николаевич и все говорят, что для цензуры этого не нужно было, так как именно этот рассказ совершенно безвреден по отношению к цензуре... Вы пишете, что то, что вам больно я сделала, — второстепенно. А по-моему это главное и, конечно, об этом я больше всего жалею. Нам нельзя не сойтись с вами: мы любим и чтим одного и того же человека, который и нас обоих любит. Кроме того, все мои дети — Лева и девочки вас любят, и маленькие тоже. Вы у нас в доме как свой человек и, вероятно, чем труднее, тем прочнее мы сойдемся с вами...» (AЧ). Однако, год спустя Софья Андреевна пришла к убеждению, что они никогда не сойдутся, и отношение ее к Черткову стало постепенно всё более и более обостряться.

2 Кто были эти приехавшие из Казани молодые люди, единомышленники Толстого, установить не удалось.

3 Рукопись, о которой говорит здесь Толстой, — рукопись самого Черткова, — вероятно, начало его работы по английским источникам над книжкой об Эпиктете (см. прим. 2 к п. № 68 от 4—5 июня 1885 г.), законченной только в 1888 г. и вышедшей в свет в изд. «Посредника» в 1889 г. В цитированном уже письме Софьи Андреевны к Черткову от 4 апреля она говорит: «Перед отходом [в Ясную поляну] Лев Николаевич получил вашу рукопись и сунул ее в карман. Он ее просмотрел и говорит, что «кажется, хорошо». В письме О. Н. Озмидовой, написанном после возвращения Толстого из Ясной поляны, во время пребывания ее в Петербурге, в 20-х числах апреля, тоже использованном нами выше, также говорится об этой рукописи: «Лев Николаевич был у меня третьего дня, просил меня передать вам... вашу рукопись, которую он прочел, поправил немного и сказал, что она очень хороша, и чтобы вы продолжали ее» (AЧ).

4 Толстой говорит о статье Л. Е. Оболенского «Лев Толстой о женском вопросе, искусстве и науке», напечатанной в «Русском богатстве» 1886 г. № 4. В ней Оболенский полемизировал с направленным против Толстого издевательским фельетоном Скабичевского, написанным по поводу последней главы — «Женщинам» — в статье «Так что же нам делать» («Мысли, вызванные переписью» — в XII т. соч. Толстого изд. 1886 г.) и появившимся в газете «Новости» 1886, № 91.

5 О семейной драме Фейнерманов см. ниже, письмо № 111 от 28—29 июня 1886.