1 В Дневнике Толстого от 10, 11 и 12 декабря имеются записи о том, что у него боли в желудке и в печени.

2 Старшие дети Толстого, по инициативе T. Л. Толстой, задумали сыграть комедию Толстого «Плоды просвещения». В Дневнике Толстого есть записи от 13—17 декабря 1889 г.: «Пробовал поправлять комедию, остановился на середине 1-го акта»; от 22 декабря: «Все три дня поправлял комедию. Кончил. Плохо. Приехало много народу, ставят сцену». 27 декабря: «Играют мою пьесу и, право, мне кажется, что она действует на них и что в глубине души им всем совестно и от того скучно. Мне же всё время стыдно, стыдно зa эту безумную трату среди нищеты».

3 А. И. Аполлов, переживавший тяжелые осложнения в семейной жизни, вследствие своего отказа от священнического сана, в это время взял свой отказ обратно.

1889 г. Декабря 23? Я. П.

Получилъ, получилъ ваше письмо и вчера отвчалъ вамъ открытымъ, а теперь постараюсь отвтить на то, что вы хотите. То, чт'o вамъ нужно, то нужно всмъ, и мн, и я ищу, не перестаю искать этаго именно, вры. Утверди въ насъ вру, говорили ученики Христу, и его удивительный отвтъ притчей о хозяин съ работникомъ, вернувшимся съ поля.1 Это одно изъ тхъ мстъ Евангелія, кот[орое] особенно дйствовало на меня.2 Я не понималъ, далеко не понималъ всего значенія словъ, прилплялся къ нимъ, чувствуя, что тутъ важное. И теперь все дальше и дальше вникая, дальше и дальше понимаю. Утверди въ насъ вру, а Онъ говорить, знай свое положеніе, если будешь понимать свое положеніе, то и будетъ вра, будетъ то, на чт'o можешь упереться. И такъ это для меня, особенно послднее время. Вамъ нужно опереться отъ трусости, какъ вы говорите, а другому и мн отъ другаго, и всмъ нужна опора; а опора одна — вра. A вра это только сознаніе своего положенія — своего положенія не выше,3 а главное не ниже, не ничтожне, чмъ оно есть. Слова4 въ гл. 17 ст. 10 «рабы, ничего не стоющіе» сначала мн заслоняли мысль;5 казалось, что тутъ главное дло въ смиреніи. Но дло не въ одномъ смиреніи, а и въ сознаніи своего великаго призванія. Христосъ къ себ самому относилъ эти слова. Они имютъ то же значеніе, какъ и то, что Отецъ длаетъ, то и я длаю, т. е. то, что человкъ есть орудіе, органъ Бога, что черезъ меня, черезъ каждаго изъ насъ, черезъ все въ мір дйствуетъ сила Бога. Не знаю, какъ другія существа, черезъ к[оторыхъ] дйствуетъ сила Бога, но про себя мы люди знаемъ, что намъ дано сознавать это какъ бы прохожденіе черезъ насъ силы Божьей. Какъ только я стану поперекъ этой силы, и она не проходитъ черезъ меня, такъ мн больно и страшно, стану по направленію ея, согласно съ ней, и мн радостно, спокойно и безстрашно. Я даже думаю, что все движеніе нашей этой жизни есть ничто иное, какъ прохожденіе чрезъ насъ, стоящихъ не по направленiю этой силы, и установленіе насъ по6 ея направленію. Если бы7 я стоялъ совсмъ по ея направленію, я бы и не двигался, не сознавалъ своей плотской жизни, а только ту силу жизни Божью, к[оторая] проходитъ черезъ меня. И это то и длается съ нами въ этой жизни. Это сознаніе очень и всегда безъ исключенія успокаиваетъ и утверждаетъ меня, если я въ тяжелую минуту успю только вспомнить объ этомъ. Дай Богъ, чтобы вамъ это пригодилось.8 Необдуманно о себ написалъ и неправду. Пишите мн чаще. Привтъ Л[изавет] И[вановн] и Гал.

Л. T.

Печатается впервые. На подлиннике надпись синим карандашом рукой Черткова: «№ 240. Я. П. 28 Дек. 89». Как было уже указано в комментарии к предыдущему письму, Толстой не вел регулярной записи в Дневнике с 22-го декабря 1889 года, но 27 декабря пытался восстановить то, что произошло за это время. В Дневнике от 27 декабря Толстой писал «3-го дня 25. Писал письма Черт[кову], Бул[анже], Аннен[ковой] Сем[енову], Маш[иньке], Алексе[еву] и еще кому то. Мне стало вдруг стыдно и гадко, что я усвоил тон поучений в письмах. Это надо прекратить». В комментируемом письме Толстой пишет, что написал открытку Черткову «вчера». Открытка эта была написана не позже 22 декабря, потому что к этому числу относится почтовый штемпель. Так как Толстой, вспоминая 27 декабря то, что происходило за пять дней до того, легко мог ошибиться в числах, то вероятно предположение, что письмо было написано на другой день после открытки, т. е. не позднее 23 декабря 1889 года. Поэтому, несмотря на запись в Дневнике Толстого, условно ставится дата 23 декабря.

Толстой отвечает на письмо Черткова от 4—7 декабря 1889 года. В этом письме Чертков писал, что получил от П. И. Бирюкова выписку из полученного им письма Толстого (от 30 ноября 1889 года), в котором Толстой писал о Черткове: «Да, чем Чертков мучается? Отчего нет спокойствия душевного? Знаете, я сам часто говаривал, что надо быть счастливым, что если ты в истине, то ты будешь покоен и радостен. Нельзя так говорить. Спокойствие и радостность для нас грешников, несущих на себе грехи предков и современников и свои (как я, кучу целую), есть случайность счастливая. Спокойным и радостным будет только святой, и я буду стараться и стараюсь быть им; но не могу я быть спокойным и радостным, когда борюсь с грехами. И драгоценно указание Евангелия, что Христос не всегда был радостен, а страдал, внутренне мучился. Я знаю, да и вы верно тоже, что некоторые внутренние страдания, от которых бываешь не радостен, а мрачен, ни за что не отдашь и не желал бы миновать. Если растешь, если рождаешься, то не может быть легко, а муки. Всегда радостен, ненарушимо спокоен по отношению мирских внешних дел — да, но не по отношению внутренней борьбы с грехами. Стараться быть святым — да, но не радостным, а то будет притворство. И таков Ч[ертков]: он правдив и борется с грехами с напряжением. Так ли я понимаю его?...» (См. т. 64.) В связи с этой выпиской Чертков писал: «Поша прислал мне ваши добрые и вместе с тем глубоко верные слова о душевном беспокойстве — безусловно верные в общем своем значении (и я очень рад, что вы это определенно выразили); но по отношению ко мне — в особенности добрые, потому что верные только отчасти. Действительно я часто испытываю мучения от сознания своей греховности, от усилия борьбы с самим собою, и эти страдания я, действительно, как вы и говорите, ни за что не отдал бы и не желал бы миновать, потому что они ступени, и для меня неизбежные ступени, к моему богу. Но при некоторых условиях бывают у меня страдания совсем иного свойства, происходящие от того, что я вовсе ненарушимо спокоен по отношению мирских внешних дел, например, по отношению к тому, что люди могут сделать с моим мерзким телом, всю мерзость которого я сознаю, но которому, к сожалению, я прилеплен самою нежною любовью. Вот отлепиться, оторваться следовало бы, но как это сделать? Другим это как-будто удается, а я, обе моя составные части, и плоть и дух, всё слипаются, и потому я малодушествую. Одна только выгодная сторона — постоянное сознание этой моей трусости, да, просто на просто, трусости в самом общепринятом значении слова, всегда очевидной для меня, а при некоторых условиях обнаруживающейся и для окружающих, сознание это не дает мне зазнаться, всегда напоминает мне мою слабость, мое совершенное личное ничтожество. Но теперь я, казалось бы, достаточно убедился в моей беспомощности без бога, чтобы без ущерба обойтись уже без этой трусости. А между тем я избавиться от нее не умею: так она меня и держит, обхватывает всего. От всех остальных пороков и слабостей я вижу путь к освобождению, а от этой слабости не вижу. Правда, чуть-чуть подмечаю, но еще очень смутно и только маленькими отдельными проблесками. И знаете ли в чем? — В некоторых ваших намеках о вечной жизни. К сожалению, только намеках. И потому-то я вас и просил говорить мне о вечной жизни. Я в этом нуждаюсь больше, чем в хлебе насущном. Материальная моя пища пока обеспечена, а в этом хлебе гораздо больше насущном, я очень нуждаюсь. Ваши мысли, которые мне более всего помогли в этом отношении, были в письме к Попову о том, что плотская жизнь происходит на сцене, а мы — в партере; еще о том, что то, что мы называем горем и смертью (сюда же я включаю и свою смерть и предсмертную агонию), есть не что иное, как пробуждение от заблуждения в действительности материальной жизни. Вы говорите, что это есть выражение одного писателя. Не помните ли, кого именно? Очень хотелось бы ближе послушать его. Быть может, около него найду лекарство от своего недуга (попросту трусости). Еще помогает мне особенно то в вашем письме к Ване о любви к богу и ближнему, где вы говорите о том, что из любви к богу своему вытекает большее любви к ближнему, а именно — то последтствие от любви к богу своему, которое не выражается здесь в любви к ближнему, но должно выразиться там, за пределами моего духовного зрения. Еще: «Жизнь вечная — как баллон: газ — это не наша сила, а божья, которая тянет кверху. Веревки, привязывающие — это заблужденья, а балласт — пристрастия, своя воля, а не божья. Если привязь перерезана, то держит балласт. На сколько его выбросим, на столько полетит». Вот этот самый баллон, познание его, ознакомление с его свойствами и приспособлениями — меня теперь больше всего интересует, и везде, где могу, я ищу таких сведений».

1Написано: въ поле

2 Евангелие от Луки, гл. 17, ст. 5—10.

3Зачеркнуто: чмъ оно

4Зачеркнуто: не стоющ

5 Евангелие от Луки гл. 17, ст. 10: «Так и вы, когда исполните все, повеленное вам, говорите: мы рабы, ничего не стоющие; потому что сделали, чтб должны были сделать».

6Зачеркнуто: этой

7Зачеркнуто: было

8 Тщательно вымараны три с половиной строчки. Следующая фраза видимо относится к этим вымаранным строкам.

1889 г. Декабря 31 (?). Я. П.

Получилъ ваше письмо. Въ томъ, что вы говорите мн, очень много есть справедливаго, и я радъ всегда совту отъ васъ. — Я Стаховича1 просилъ захать къ вамъ и сказать, что я очень желаю видть ваши и Ив[ана] Ив[ановича] отмтки въ моей повсти. Непремнно воспользуюсь ими. Берклея я знаю, и его взглядъ очень мн близокъ.2 Нынче я кончилъ читать книгу Минскаго «При свт совсти».3 Это замчательная книга. Первая часть необыкновенно сильна, и тамъ есть много мстъ поразительныхъ по сил, искренности и красот выраженія. Я чувствую кром того родственность взглядовъ съ собою. — Но конецъ о меонахъ это что то ужасное по нелпости. Хорошо бы познакомиться съ Минскимъ, если онъ въ Петербург, вамъ и Ив[ану] Ив[ановичу]. Онъ извстный и прекрасный поэтъ. Его есть чудесныя вещи. Мн кажется, что ему можно бы помочь. Разумется, для этого первое и главное уваженіе и любовь къ нему, к[оторыя] онъ заслуживаетъ не только, какъ всякій человкъ, но какъ человкъ съ горячимъ сердцемъ и глубокимъ умомъ. — Онъ должно быть страшно самолюбивъ.

Ошибка его, какъ и всей многорчивой и праздной философии, въ томъ, что онъ разсуждаетъ о томъ, чт'o есть міръ и начало его и т. п., тогда какъ этого4 такъ же мало нужно знать, какъ и то, сколько пуговицъ на жилет вашего дворника; нужно знать одно, какъ мн жить? Не то нужно узнать, есть ли у меня свобода воли или нтъ, а то, какъ употреблять ту силу, к[оторую] я сознаю, какъ свободу воли. Онъ и другіе скажутъ, что для этого нужно прежде узнать съ помощью Аристотеля,5 Канта,6 Минскаго, чт`o такое этотъ міръ и чт`o такое я? Но это неправда, это хитрый и коварный софизмъ лниваго раба, какъ тотъ мальчикъ, к[оторый] мн хвалился, что уметъ уже складывать, но к[оторый], когда я спросилъ его, чтобы онъ сложилъ слово лапа, сталъ спрашивать меня, какая лапа, собачья или волчья? — Чт'o такое міръ и мы въ немъ?, не дано намъ знать даже если мы7 полжизни посвятимъ на изученіе всего, чт'o писано объ этомъ; то же, чт'o намъ надо длать, мы всегда знаемъ, какъ только хотимъ это знать. Длать то или другое вдь надо сейчасъ и Аристотелю и мужику, и всмъ, и некогда дожидаться, пока я узнаю, чт`o такое міръ (если бы даже можно б[ыло] это узнать): и потому всмъ намъ дана возможность знать, чт'o надо длать, и въ нашей совсти, и в ъясномъ, понятномъ и несомннномъ ученіи истины — для меня Христа. Вотъ съ этой стороны я бы желалъ помочь ему, желалъ бы на эту сторону обратить его вниманіе. А человкъ это необычайной силы. Привтъ Ив[ану] Ив[ановичу], Гал, всмъ друзьямъ.

Л. Толстой.

Напишите мн все, что узнаете о Минскомъ.8

Полностью публикуется впервые. Отрывки напечатаны в ТЕ 1913, стр: 83. На подлиннике надпись черным карандашом рукой Черткова: «Я. П. 30 Дек. 89 № 242». В Дневнике Толстого от 31 декабря 1889 год. сделана общая запись за три дня (29—31 декабря), в которой упоминается: «получил письмо еще от Чертк[ова]». Слово «еще» указывает, что Толстой имеет в виду письмо, которое Чертков написал вскоре после своего письма, являющегося ответом на открытку Толстого от 21 декабря. Оба эти письма не датированы. В письме, написанном в ответ на открытку от 21 декабря, Чертков пишет, что открытка получена «вчера». Петербургский почтовый штемпель на открытке 24 декабря. Следовательно это письмо Черткова может быть датировано 25 декабря 1889 года. Следующее письмо, вероятно, было написано не ранее 26-го и не позднее 29 декабря 1889 года. В письме к Бирюкову от 31 декабря Толстой пишет, что он «нынче» кончил читать книгу Н. М. Минского «При свете совести». Так как в комментируемом письме Толстой пишет об этом же Черткову, то, повидимому, это письмо должно быть датировано 31 декабря.