Роза уже научилась понимать, что, если чужое поведение (как сейчас — хозяйки дома) кажется ей наигранным, обстановка — жеманной, образ жизни — раздражающим (это зеркало, лоскутное одеяло на кровати, японская эротическая гравюра над кроватью, африканская музыка, доносящаяся из гостиной), это значит, что она, Роза, не получила и боится так и не получить желанного ей внимания, не вписалась в компанию и чувствует, что так и будет весь вечер околачиваться с краю, сурово осуждая всех подряд.

В гостиной она приободрилась — кое-кто из гостей был ей знаком, и среди них были люди ее возраста. Она сразу налегла на спиртное и скоро уже использовала только что виденных котят как вступление к своей истории. Нечто ужасное случилось с ее собственным котом прямо сегодня, сказала она.

— Хуже всего то, что я никогда его особо не любила. Я не собиралась заводить кота. Это он меня завел. В один прекрасный день увязался за мной на улице и добился, чтобы я взяла его в дом. Он был как какой-то хронически безработный здоровяк, уверенный, что его обязаны содержать. Ну вот, он всегда любил сушильную машину для белья. Когда я вытаскивала белье после сушки, он сразу прыгал туда, в тепло. Обычно я сушу одну партию белья, а сегодня — две. И вот я сунула туда руку и что-то такое нащупала и думаю: «Что это я сегодня такое стирала, с мехом?»

Слушатели стонали или смеялись, сочувственно и с ужасом. Роза искательно глядела на них. Ей стало значительно лучше. Гостиная с видом на озеро и тщательно подобранным декором (музыкальный автомат, зеркала как в парикмахерской, реклама начала века — «Кури, это полезно для горла», — старые шелковые абажуры, деревенские кувшины и миски, африканские маски и скульптуры) уже не казалась такой враждебной. Роза отхлебнула еще джина, зная, что сейчас начнется короткий отрезок времени, когда она будет чувствовать себя легкой и всюду привечаемой, как колибри; уверенной, что многие из собравшихся умны, многие добры, а некоторые умны и добры одновременно.

— Я подумала: «Ох, только не это». Но к сожалению… Смерть в сушилке.

— Таков печальный конец всех искателей удовольствий, — сказал стоящий рядом с Розой остролицый человечек.

Роза знала его давно, но неблизко. Он был профессором английского языка в университете, где преподавал сейчас и хозяин дома и где хозяйка дома была аспиранткой.

— Это ужасно, — сказала хозяйка, у которой на лице застыло холодное выражение «ах, я такая чувствительная»; те, кто смеялся, немного устыдились, словно боясь, что их сочтут бессердечными. — Кот. Это ужасно. Как же вы смогли сегодня прийти?

По правде сказать, происшествие с котом случилось отнюдь не сегодня, а на прошлой неделе. Уж не хочет ли эта девица выставить меня в плохом свете, подумала Роза. Она сказала искренне и печально, что не очень любила кота и от этого ей почему-то еще тяжелее. Она сказала, что именно это и пытается объяснить.

— Мне казалось, что это все моя вина. Может, если бы я его любила сильнее, этого не случилось бы.

— Конечно не случилось бы, — сказал стоящий рядом. — Он искал в сушилке тепла. То есть любви. Ах, Роза!

— Теперь вам больше не трахаться с этой кошкой, — произнес высокий юноша, которого Роза до сих пор не замечала. Он будто вырос из-под земли. — С кем вы там трахаетесь, Роза, я не знаю, с кошками, с собаками.

Она попыталась вспомнить, как его зовут. Это определенно был ее студент или бывший студент.

— Дэвид, — сказала она. — Здравствуйте, Дэвид.

Она так обрадовалась, вспомнив имя юноши, что смысл его реплики дошел до нее не сразу.

— Трахаться с кошками, с собаками, — повторил он, возвышаясь над ней и слегка пошатываясь.

— Извините, что? — спросила Роза, сделав милое, вопросительное, снисходительное лицо.

До окружающих, как и до самой Розы, смысл слов юноши дошел не сразу. Когда вокруг царит общительность, дружелюбие, ожидание всеобщей доброй воли, этот настрой не так легко переломить; он продолжался, хотя было ясно, что происходит что-то плохое и разлитому в воздухе добродушию осталось недолго.

— Извиняюсь, Роза, — сказал юноша хамовато и враждебно. — В рот вам ноги.

Он был очень бледен, отчаянно пьян и, кажется, на грани срыва. Вероятно, вырос в утонченной семье, где туалет называли «одно местечко», а если кто-нибудь чихал, ему говорили «будьте здоровы».

Невысокий крепкий мужчина с курчавыми черными волосами взял юношу за плечо.

— Пойдем-ка, — сказал он почти нежно.

Он говорил с нечетко выраженным европейским акцентом — Розе показалось, что французским, хотя она в этом плохо разбиралась. Ей казалось — впрочем, она знала, что на самом деле заблуждается, — что такой акцент говорит о мужественности, более богатой и сложной, чем у уроженцев Северной Америки, и в частности городков типа Хэнрэтти, где выросла сама Роза. Он обещал мужественность, приправленную страданием, нежностью и лукавством.