Проблемы, волновавшие маркиза в заключении, носили в основном личный характер. Размышляя о несправедливости законов, он приводил доводы в пользу своей собственной невиновности, постепенно убеждая себя в том, что он был лишен свободы не только волею мстительной тещи: «они» покарали его за убеждения. Однако убеждения «узника мадам де Монтрей» сводились к тому, что нельзя сажать людей за их природные наклонности. «Предположим, что на биллиардном столе лежит яйцо, — рассуждал маркиз, — и двое слепых по очереди толкают шары. Один шар катится мимо яйца, второй сталкивается с яйцом, и оно разбивается. Но разве шар виновен в том, что яйцо разбилось? И разве может быть виновен слепой, направивший шар, столкнувшийся с яйцом?» Слепой, по мнению де Сада, это природа, шары — мы с вами, а разбитое яйцо — преступление. «Теперь вы видите, сколь несправедливы законы», — подводил итог господин маркиз. Но как должны поступать те люди, кому природные наклонности других людей причинили зло, де Сад не задумывался.

Справедливо полагая себя философом, маркиз хотел убедить всех, что применительно к нему определение «либертен» следовало толковать не в том значении, которое оно приобрело в эпоху Регентства («человек, отличающийся свободными нравами, распущенным поведением и безудержно предающийся плотским наслаждениям»), а в том, каковое оно имело в XVII веке, то есть «человек неверующий, не исполняющий религиозных обрядов, попирающий принципы христианской морали, которые он отвергает, ибо он отвергает самою веру». Убеждения успеха не имели, тем более что за стенами темницы участились аресты по фактам разнузданного либертинажа. Так, в 1782 году узником Венсена на основании «письма с печатью» стал граф Юбер де Солаж, в вину которому вменялись «ужасные деяния», покушение на убийство и инцест; дебоши графа поражали воображение жителей Лангедока. Граф де Солаж, арестованный по тем же причинам, что и маркиз де Сад, в 1767 году был заточен в тюрьму в Лангедоке, в 1771 году переведен в крепость Пьер-Ансиз, в 1782-м доставлен в Венсен, а в 1784-м переведен в Бастилию. Камера его располагалась неподалеку от камеры де Сада. В тюрьме Солаж много читал, писал и играл на скрипке.

За либертинаж попал в тюрьму и дальний родственник де Сада — Веран де Сад. Узнай об этом Донасьен Альфонс Франсуа, он, наверное, обрадовался бы: Веран де Сад был младшим братом графа де Сада-Эгийера, которому в 1778 году была продана должность наместника, в свое время унаследованная маркизом от отца.

Новости политики де Сада, похоже, не интересовали, во всяком случае, ни гневных отповедей, ни восторженных откликов на события за стенами узилища он не оставил. Разумеется, письма де Сада часто проверяли тюремные цензоры, и иногда он и Рене-Пелажи писали друг другу лимонным соком между строк, чтобы текст можно было прочесть, только нагрев бумагу. Однако буйный нрав маркиза не был приспособлен к таинственности, преисполненный эмоций, он осыпал бранью цензоров: «соглядатай, коему дают кромсать мои письма», «бумагомаратель, презренное животное, приобретенное нашими палачами для умножения наших мук». Если бы де Сад сдерживал свои эпистолярные порывы, он, возможно, мог бы рассчитывать не только на послабления, но и на освобождение. Но маркиз предпочитал давать выход своему гневу, а Людовик XVI более всего боялся злоумышленников, уличенных в «преступном писании», crime de l'ecriture. «Преступные» писания господина де Сада, судя по всему, носили аморальный характер, а потому книги эротического содержания, отправленные Рене-Пела-жи мужу, иногда до него не доходили: начальство опасалось, что они слишком «разгорячат ему кровь».

Ни реформы Жака Неккера, ни указ об отмене пыток при допросах, ни заключение договора с Соединенными Штатами Америки, куда во главе отряда волонтеров отправился один из будущих вершителей революции маркиз де Лафайет, ни выборы в Генеральные штаты де Сада не волновали, так как не могли повлиять на его участь. По-настоящему его интересовали только литературные новинки, и если Рене-Пелажи задерживалась с доставкой новых книг, де Сад страшно злился и нервничал. Особенно он был раздражен, когда тюремщики вдруг не захотели пропустить «Исповедь» Руссо, первая часть которой вышла в 1782 году и сразу же попала под огонь критики. «И это после того, как мне прислали Лукреция и диалоги Вольтера! Вот уж поистине свидетельство великого ума и глубины суждений ваших начальников», — с возмущением писал он Рене-Пелажи. Стремясь быть в курсе литературных новостей, де Сад исподволь, быть может, еще неосознанно, готовил себя к профессиональной карьере литератора.

Круг чтения де Сада во время заключения был чрезвычайно широк, чтение, а затем и сочинительство, на которое де Сад отводил все больше и больше времени, спасало его от праздности и тоски, тем более что верная Рене-Пелажи всегда была готова обсудить прочитанную супругом книгу. Она стала первым ценителем пьес, написанных де Садом в Венсене. «Я буду читать все, что выходит из-под твоего пера, — писала она, — но я не могу быть беспристрастной, а потому не могу судить верно». Донасьен Альфонс Франсуа не во всем полагался на вкусы супруги и, когда речь заходила о книгах, велел ей советоваться с аббатом Амбле, чьему выбору он безоговорочно доверял. Аббат искал для него новые пьесы и романы, извещал о философских и научных новинках. Де Сад читал и «Опасные связи» Шодерло де Лак-ло, и «Естественную историю» Бюффона, и «Путешествия» капитана Кука, и «Путешествия» капитана Бугенвиля, «Философские разыскания об американцах» Корнелия де Пау, «Историю падения Римской империи», «Историю Ганноверских войн», «Историю военных действий в Бовэ», «Историю Франции» и даже «Иисус на Голгофе» и проповеди отца Масийона, которым в свое время внимал Людовик XIV.

Книги помогали де Саду при его работе над собственными сочинениями. «Что, по-вашему, я должен делать без книг? Для того чтобы работать, нужно находиться в их окружении, в противном случае невозможно сочинить ничего, кроме волшебных сказок, а к этому у меня нет таланта», — писал маркиз жене, заказывая очередной труд. Бюффон учил маркиза обращать внимание на мельчайшие детали, трактаты по математике и физике — комбинаторике, де Пау познакомил с каннибальскими обрядами и изощренными пытками, которые применяли американские аборигены, мореплаватели рассказали о нравах, царивших на далеких островах, а мысли из проповедей отца Масийона можно было вложить в уста Жюстины. Из истории войн между Англией и Францией Донасьен Альфонс Франсуа заимствовал описание осады Бовэ для злополучной пьесы «Жанна Ленэ». Надежды, которые де Сад возлагал на эту пьесу, не оправдались: труда на ее неоднократную переработку было затрачено много, но поставлена она не была.

Не все жанры литературы доходили до узника. Среди рекомендованных аббатом Амбле изданий вряд ли были памфлеты, направленные против откупщиков, аристократов и самой королевы. С этой живучей многотиражной продукцией де Сад познакомился уже на свободе. Тем не менее она оказала определенное воздействие и на его сочинения, и на него самого. Исследователи не раз ставили рядом имена Марии-Антуанетты и маркиза де Сада, ибо и королева, и маркиз во многом стали жертвой своих «бумажных образов». В памфлетах королева представала разнузданной шлюхой, лесбиянкой, содомиткой, изменницей, жестокой развратницей, преступницей, готовой на все ради наслаждений. «Истории» и «дела» Донасьена Альфонса Франсуа породили целую серию очерков и статей, в которых образ безнравственного маркиза приобрел поистине чудовищные очертания, а после публикации его «непристойных» романов и вовсе слился с образами его персонажей-либертенов — Сен-Фона, Нуарсея, Бриссака…

Памфлетный образ Марии-Антуанетты стал тяжелым камнем на чаше весов революционного правосудия, отправившего ее на гильотину. Вымышленные истории и слухи о маркизе де Саде способствовали созданию образа автора-монстра, которого следовало запереть в сумасшедшем доме. Начало памфлетной кампании против королевы было положено ее собратом по сословию — графом Прованским, братом Людовика XVI и будущим королем Людовиком XVIII. Мерзкие «они», враги де Сада, также принадлежали к властям предержащим. Таким образом, знатные нарушители привычных устоев оказывались между двух огней — их побивали и «снизу», и «сверху».