Преступная фантазия Эмилии многократно превосходит фантазию Жюльетты, ее отец Сенарпонт устраивает празднества разврата с еще большим размахом, чем сам Калигула. Похоже, в новом романе страсть маркиза к гиперболизации увела повествование в дебри абсурда; впрочем, истины уже не узнает никто. Можно привести лишь отрывок из «Замечаний»: «Сенарпонт лишил девственности свою сестру, когда той было семнадцать лет, и она родила Эмилию <…> Эмилия, рожденная от Сенарпонта, была воспитана на средства господина де Вальроза. Эмилия заявляет, что ненавидит мать <…> Мать Эмилии спасла жизнь Сенарпонту, а это чудовище заставил ее заниматься проституцией во всех борделях Парижа. Он выдал ее замуж за Вальроза, чтобы стать господином и тираном этой семьи», и так далее.

Во время обысков в апартаментах де Сада в Шарантоне добычей полиции становились также дневники, письма, непристойные рисунки и предметы, свидетельствовавшие о том, что сексуальные фантазии почтенного маркиза еще не отошли в прошлое. Нельзя сказать, что де Сад равнодушно относился к этим обыскам, но устраивать шумные скандалы он не решался, опасаясь перевода в какую-нибудь отдаленную крепость, где ему будет негде гулять и куда за ним не сможет последовать Констанс. А совершить побег у него уже не хватало сил. К тому же у него быстро завязались дружеские отношения с директором лечебницы: оба оказались страстными поклонниками театра и всевозможных зрелищ, а также всего, что с ними связано, — балов, ужинов в обществе хорошеньких актрис, пикантных бесед и приятного флирта. После обысков Кульмье приходил утешать де Сада, и «поднадзорный больной» был благодарен ему за эту поддержку. В тот день, когда была изъята рукопись «Дней Флорбель» и еще кое-какие листки, написанные де Садом еще в Бастилии, маркиз записал: «После этой истории господин де К. пришел к нам и целый час утешал нас; я был очень им доволен». «Доволен» — это слово в устах по-прежнему надменного маркиза вполне можно было приравнять к похвале. «Мы» относилось к нему и его «дорогой подруге» Констанс, дороже которой у него никого «не было в целом мире».

С возрастом характер де Сада не становился лучше, его смирения хватало ровно настолько, насколько было нужно, чтобы не нарушить привычное течение жизни. Как только угроза отступала, де Сад вновь становился вздорным и капризным, и от него доставалось и директору, и пациентам. Тем не менее из общей страсти де Сада и директора Кульмье к театру родился неслыханный прежде эксперимент: театр как способ лечения душевнобольных. Кульмье давно хотелось проверить свою теорию о благотворном влиянии зрелищ на людей с душевными расстройствами, а де Сад всю жизнь мечтал заниматься театром и, как только предоставлялась такая возможность, с головой окунался в любой, говоря современным языком, театральный проект.

Кульмье обеспечил «материальную» часть предприятия: по указаниям де Сада соорудил настоящий театр с подмостками, кулисами, ложами, оркестровой ямой и зрительским партером на двести мест. Попасть на спектакли можно было только по специальным приглашениям, на каждое представление мадам Кене получала семь персональных приглашений. Все собственно театральное дело — подбор труппы, репертуар, сценография, режиссура, декорации — было сосредоточено в руках де Сада. Маркиз самозабвенно отдавался любимому занятию. Для вящего успеха он с благословения директора приглашал на главные роли профессиональных актеров; иногда на сцену выходила играть Констанс, иногда — он сам. Вряд ли де Сад изобретал специальные приемы, чтобы научить людей с поврежденной психикой играть на сцене, а если судить по жалобам, поступавшим на де Сада от пациентов лечебницы, принимавших участие в работе театра, он вовсе не задумывался о душевном состоянии своих актеров, подчиняя все одной цели: добиться нужного сценического эффекта. Режиссер с замашками феодала — такую гремучую смесь наверняка сложно было выдерживать даже профессиональным актерам. Де Сад никогда не стеснялся в выражениях, а тех, кто не угодил ему, мог поколотить тростью. А если не поколотить, то пригрозить: к старости его вспыльчивость усилилась многократно. Тем более что среди театральной суеты де Сад забывал о своей несвободе, о возрасте, об одиночестве и вновь ощущал себя знатным сеньором, который у себя в поместье устраивает театр, приглашает на спектакли соседей, а затем гостеприимно приглашает всех к столу.

В театре господина маркиза де Сада — в империи все вновь стали господами — давали спектакли с 1805 по 1813 год и всегда собирали полный зал. Ездить в шарантонский театр было модно, в заведение Кульмье съезжалась вся парижская знать. Правда, далеко не все зрители были в восторге от увиденных зрелищ: некоторым театр в лечебнице для умалишенных казался организмом странным и инородным. Но ни Кульмье, ни де Сада это не смущало. За время существования театра де Сад поставил несколько собственных пьес, а также ряд пьес современных драматургов, в основном комедий — трагедии могли отрицательно воздействовать на душевнобольных актеров. Единственная сохранившаяся пьеса маркиза того времени носит название «Торжество дружбы»; она была написана и поставлена в честь дня рождения Кульмье, обычно отмечавшегося в Шарантоне широко и торжественно. Содержание пьесы сводилось к хвалам мудрому целителю, возвращавшему людям разум и радости жизни.

Но Франсуа Симоне де Кульмье не был целителем в прямом смысле этого слова: медицинского диплома у него не было. До своего назначения в Шарантон он был аббатом, затем депутатом от духовенства, затем, влившись в ряды присягнувших священников, стал заниматься благотворительными организациями. Назначенный директором Шарантона, он посвятил себя главным образом хозяйственным проблемам: занимался ремонтом здания, обеспечением больных всем необходимым и созданием условий, при которых состоятельные семьи готовы были помещать в лечебницу своих родственников и платить за их пребывание и лечение. Именно за хозяйственную деятельность Кульмье был удостоен ордена Почетного легиона. Пока главным врачом был единомышленник директора доктор Гастальди, театральные зрелища и танцы, устраивавшиеся после спектаклей, процветали, и организатором всех празднеств, балов и спектаклей был маркиз де Сад.

По словам доктора Рамона, «так продолжалось несколько лет, но надо отметить, что на протяжении всех этих лет находились мрачные субъекты, полагавшие, что, принимая во внимание назначение шарантонской лечебницы, руководство ее поступало излишне легкомысленно; эти личности периодически направляли свои доклады министру внутренних дел; но ни записки, ни доклады никогда не имели никаких последствий». Положение изменилось, когда на место умершего доктора Гастальди был назначен психиатр Руайе-Колар, решительный противник как театральных экспериментов, которые, по его мнению, лишь ухудшали состояние пациентов, так и привилегий, которыми пользовался «безумный либертен» маркиз де Сад. По мнению Руайе-Колара, присутствие безнравственного маркиза оказывало отрицательное влияние на других больных, тем более что в отличие от остальных обитателей лечебницы де Сад жил там почти как у себя дома: рядом с ним была преданная ему женщина, он принимал гостей, в том числе и молоденьких актрис, устраивал приемы, был невоздержан на язык. «Поэтому, — продолжал доктор Рамон, — неудивительно, что в числе претензий, предъявленных к администрации Шарантона, были названы тесные контакты директора с де Садом. То, что происходило в Шарантоне, нисколько не соответствовало атмосфере сдержанности, которой должно быть окружено подобного рода заведение, и вскоре после Реставрации господин Кульмье был отстранен от должности». (2 апреля 1814 года Наполеон отрекся от власти, 3 мая Людовик XVIII въехал в Париж, а уже в конце мая на место Кульмье был назначен Рульяк де Мопа, человек, который еще больше, чем Руайе-Колар, не терпел де Сада и даже начал предпринимать шаги для перевода его в другое заведение. Однако родственники воспрепятствовали такому шагу: к тому времени самочувствие де Сада ухудшилось, и перемена мест могла дурно отразиться на его здоровье.)

Все время пребывания в Шарантоне де Сад не уставал направлять жалобы в вышестоящие инстанции. Узнав в мае 1804 года о создании при правительстве Комиссии по свободе личности для выяснения статуса лиц, арестованных, но не представших перед судом, он тут же отправил в комиссию протест против своего заточения. «Вот уже три года и четыре месяца как я несправедливо пребываю в цепях, стеная от жесточайшей несправедливости, допущенной по отношению ко мне», — писал он. Протест воспринят не был. Тогда де Сад обратился лично к министру полиции Жозефу Фуше, бывшему якобинцу, голосовавшему за казнь короля: «Вот уже четыре года, как меня без всякого на то законного основания лишают свободы; только благодаря имеющейся у меня склонности к философии я до сего дня мог терпеть различные притеснения, чинимые мне под предлогами либо легковесными, либо просто смешными». И на это обращение ответа не последовало. Тогда де Сад, словно вспомнив свое заключение в Бастилии, принялся убеждать вышестоящее начальство, что его совершенно необходимо освободить, иначе земли его и владения придут в упадок. Доводы господина маркиза не подействовали.