В свои неполные пятьдесят лет Микис выглядел очень моложаво, и шестидесятилетний Святослав чувствовал себя рядом с ним эдаким, хотя и слегка поседевшим, плейбоем, но энергетически необычайно заряженным молодостью, которая не отступит и продлится еще очень долго. Они часто появлялись вместе на светских тусовках, источая флюиды успеха, славы, покоряя своей стильностью, вовсю кокетничая с наиболее красивыми и молодыми дамами, иной раз приглашая их на свой праздник жизни, но очень ненадолго. У друзей было что-то вроде негласной договоренности – никого в свое сердце не пускать. Это и делам мешает, и дружбе не на пользу, и в конце концов, может разрушить устоявшийся уклад жизни, который обоих устраивал.

На самом деле, по большому счету, никакого праздника, конечно, не было. Скорее, суета и иллюзии, которые оба умели создать, что, возможно, и сближало их прежде всего. Вне иллюзий оба были одиноки, хотя имели детей и вроде бы близких женщин, обоих точила душевная усталость. Изнутри согревал только неугасающий огонь честолюбия и тщеславия, но разве разожжешь костер славы без этого огня?!

Помимо обязательных светских тусовок, хотя бы раз в неделю Гладьев с Микисом вместе ужинали. Могли заехать в молодежный клуб «Бункер» на Тверской, а могли поехать в «Ностальжи», дабы подтвердить свою блистательность. Все зависело от настроения.

Это началось четыре года назад. В один из вечеров была запланирована подобная вылазка, и Гладьев названивал Микису по всем телефонам. Дома был включен автоответчик, а по мобильному телефону сообщали, что абонент недоступен.

– Что значит недоступен? Вот договаривайся с таким говнюком. Опять с какой-нибудь задрыгой-журналисткой балаболит, и гори все огнем. Где он только находит этих бездарных баб, бесконечно пишущих о нем.

Пунктуальный Гладьев был раздражен, планы на вечер рушились из-за какого-то мальчишки, возомнившего о себе невесть что.

– Небось в глубине души обижается, что не приглашаю его в свою передачу. А сам или забудет или опоздает, – кипел желчью Святослав. – Или придет и втравит в какую-нибудь глупость, как недавно в прямом эфире на радио.

Услужливая память подбрасывала в топку разгорающейся злости неприятные воспоминания. Впрочем, если откровенно, то в конфликте на радио Микис виноват не был. Шел прямой эфир с каким-то банальным трепом и розыгрышами знакомых. Позвонили Гладьеву, разыграли того, сказав, что Микис заказал столик, оставил девушку за этим столиком, а сам убежал по делам. Хозяин требовал, чтобы Гладьев заплатил 300 баксов и забрал девушку, которая уже плачет. Святославу розыгрыш понравился, и он так расчувствовался, что, подъехав на радиостанцию, решил разыграть своего собрата по перу и соседа по лестничной клетке, известного писателя и автора серьезных телевизионных эссе Мазепова. К сожалению, последний не только не имел чувства юмора, но даже не подозревал о существовании такового. Ситуацию усугубил тот факт, что Мазепов с необычайной серьезностью относился к собственной персоне и на ритуальный вопрос «Как дела?» начинал подробно на него отвечать. И на этот раз он стал рассказывать, какие копейки ему платят на телевидении, какие недоумки и жлобы там его окружают, называя фамилии и должности этих самых жлобов. Как все творческие люди, Мазепов обожал поговорить, абсолютно не интересуясь реакцией собеседника, а тем более его высказываниями. Он сразу узнал Гладьева и, страшно гордый своей проницательностью, не услышал его предупреждения, что разговор идет в прямом эфире. Всласть перемыв кости всему руководству на телевидении, Мазепов наконец осознал, что разговор носит не приватный характер и, обозвав Гладьева подлецом и негодяем, сказал, что больше не хочет его знать. Конфликт удалось замять с большим трудом, однако на следующий день одна из желтых газетенок со смаком поведала произошедшую историю широкой публике. Короче, эта головная боль продолжалась неделю, и организовал ее Гладьеву необязательный и легкомысленный Самсонов, с которым его когда-то свела судьба и сделала их заклятыми друзьями.

Мобильный телефон наконец перестал сообщать о недоступности абонента. На другом конце послышалось самсоновское пресловутое «алле-алле». Не давая вставить слова, он тут же затараторил: «Мой дорогой друг, не мог дозвониться до тебя. Мы в „Пушкине“. Ждем. Приезжай».

Раз «мы» – значит набрал уже целую свору. Ну конечно, он же собирался днем заехать на свою выставку, недавно открывшуюся, чтобы встретиться с легендой русского театра и кино и к тому же своей горячей поклонницей, а там, естественно, все эти его нестерпимые журналистки, писательницы, секретари, предприниматели с грандиозными проектами вечных двигателей. Пополнять эту дивную свиту Гладьев не собирался.

– Да пошел ты… – проникновенно рявкнул он в трубку, которую отшвырнул так, как будто никогда больше не собирался ею пользоваться.

Вечер был испорчен из-за босяцкой необязательности Микиса, точнее, из-за хаоса, который творится у него в голове и в жизни. И все же, как ни странно, но раздражение стало проходить. Что-то импонировало Гладьеву в этом человеке, и он даже мог это «что-то» сформулировать.

Дружеские отношения завязались случайно, но основательно, и произошло это буквально в один день. Много раньше описываемых событий какие-то дела привели Гладьева на Тверскую. Надо было встретиться с режиссером, обсудить направление поисков спонсоров на постановку новой пьесы в одной из антреприз. Разговор вышел пустой, не приведший ни к какому решению. Настроение было подавленное. Все складывалось не так, выплескивалось из рамок устоявшейся жизни и отношений. К тому же жуткий душевный дискомфорт из-за вчерашнего ультиматума Любы, любимой женщины, если конечно Святослав вообще способен на такое чувство, как любовь. После смерти жены, которую Гладьев тяжело переживал, Люба как-то незаметно заняла место близкого человека, но спонтанные встречи перестали ее устраивать, и она поставила вопрос ребром: либо они становятся мужем и женой, либо расстаются.

Это было неожиданным поворотом в их отношениях. Гладьев считал, что именно эта женщина понимает, что он не такой, как другие. Он – Художник, а не какой-нибудь служащий банка и не может связывать себя никакими узами и обязательствами. Она не поняла, что официальная фиксация брака разрушит в нем всякие чувства.

В свое время он уже состоялся как муж.

Теперь все. Он должен быть свободен. Как ни тяжело, но Гладьев выбрал разрыв. Другого и быть не могло. В конце концов, сколько еще таких Люб будет в его жизни и нужно быть распахнутым навстречу потрясающим сюрпризам судьбы. Он не хочет и не будет жениться ради того, чтобы в старости было, у кого стакан воды попросить.

У него этой старости просто не будет, он…

– Приветствую вас, дорогой друг, – неожиданно прервал его размышления какой-то знакомый голос.

Гладьев очнулся, и вяло ответил на приветствие, не замедляя шага. Ему не хотелось вступать в необязательный диалог, надевать узнаваемую маску, но знакомец вдруг отбросил светский барьер ритуального трепа и вдруг сказал:

– Слава, никакие расставания не стоят жизни. Я очень легко прощаюсь с женщинами. Да, в какой-то момент кажется, что земля уходит из-под ног, но надо пережить этот момент и сразу забыть, включившись в абсолютно другую ситуацию.