Шрифт:
И это я еще добрый, вот вы с нашей общественностью повстречайтесь, общественность вам сику, извините за выражение, надерет за эти разговоры.
Это ж где это видано, это оскорбление какое, чтобы фашистского прихвостня памятником поставить!
И просто интересно мне, как вы изображать-то собираетесь? По рассказам трудящихся? Ни одной же фотографии! Ни единой его фотографии не осталось! Хоть и газета выходила, и мероприятия всякие проводились: то пуск водокачки, то Масленицу праздновали, а то просто народные гуляния по случаю дня рождения фюрера. И всякие, даже скажу вам, случайные люди, как, например, к сожалению, бабуся моя… Она очень любопытная была и до гуляния охочая. Дед в армию Красную ушел, а она тут с детьми. И на заводе вкалывала, еще стирала по людям их сранки, извините за выражение, но вот ничего ее не брало. Все было совершенно интересно и ничего ей было не страшно. Она и за деда по любопытству азартному пошла. У того жена померла, трое детей запаршивели просто. Люди говорили: помрут. А бабуся каже: «Сами вы помрете вперед них!»
Если б померли, то сидел бы я тут? Отлыгали дети, а мамка моя ей первой помощницей стала.
Дед, когда пришел с войны, сразу запил. Что-то у него надорвалось внутри. Пил по-черному, не переставая. Так и тут бабуся в азарте своем: выбила санаторий и запроторила его туда. Люди говорили, что, мол, в богадельню отдала, то да се. А нет! Как новенький дед стал. Приехал уже с новой женой. Так и так, прости. Спасли оне меня от душевной смерти и буду им по гроб жизни благодарность и любовь в душе носить. Тем более что и беременные оне уже.
А там же закон был: если не в законном браке, то байстрюк и прочерк в отцовской линии на всю жизнь…
Русалочка, говорите? А я и сам, знаете, про это догадался. По телевизору мультфильм этот передавали импортный. Так я сразу и понял: про бабусю мою.
А что обличие ее на всех фотографиях в этой немецкой газете, то и что? То и пустяк есть. Ее когда на сотрудничество с немцами проверяли, так она сказала, что воровать ходила. По карманам орудовала. У кого губную гармошку, у кого денег их этих, ненужных, а у кого аусвайс… Оговорила себя специально. А губные гармошки у нас в хате были, на чердаке в ящике лежали. Штук десять, для ансамбля прямо.
А Шопена вашего на фотографиях не было.
И если разобраться, может, его вообще не было? Может, это нам судьба была такая, чтобы и шахты остались, и жиды, евреи то есть, извиняюсь, успели в церкви по распоряжению свыше, из самой магистратуры, покреститься, и чтобы это, значит, хлеб… Ну, это… Пекли ж хлеб.
Так и где, по-вашему, видано, чтобы судьба фотографировалась? Или чтобы памятник ей, судьбе?
Олень
(святочный рассказ)
Сергей Андреевич просился на родину так, что отец, хотя и требовал объяснений, был все же вынужден уступить.
В Австрии, где выстроен был дом, Сергея Андреевича не любили, как не любили в Британии, где он немного поучился, но не захотел остаться. Его так много где не любили, что отец советовал жить на Кипре – среди своих. Но жить на Кипре означало признать поражение. Поэтому Сергей Андреевич мучился в доме под Веной, мучил жену и двоих детей, которые так плохо понимали по-русски, что хотели сниматься в сериале про освобождение родины от немецко-фашистских захватчиков в роли врагов.
Все возрасты мужского акме, в момент которого нужно было что-то сделать и умереть, Сергей Андреевич пережил в унынии и скуке. Он не завоевал мир, не сочинил музыку, не написал конституцию. Почти смирившись с дамским «в сорок лет жизнь только начинается», он прождал еще два года, но и они не принесли никаких изменений.
Отец на родине, да, стал богаче. А Сергей Андреевич только дежурно проконтролировал легализацию значительной части семейных доходов. Австрияки любили их деньги, но по-прежнему не хотели любить их самих.
В отместку Сергей Андреевич целый год думал о Китае. Жена пересказывала ему выдержки из истории династии Цинь, и династии Мин, и Ляо, и Хань… Теперь она перелопачивала Интернет не только в поисках партнеров по покеру, но и в поисках смысла истории Срединного царства.
Лао-цзы и Конфуций в пересказах жены потрясли Сергея Андреевича.
«Нет беды тяжелее незнания удовлетворения», – сказал кто-то из них. И мысль эта проняла до слез.
«Я хочу вернуться. И в этом решении я тверд», – заявил Сергей Андреевич отцу. И тот, тяжело вздохнув, согласился: «Может быть, ты и прав… Когда-нибудь ты станешь мне заменой…»
Княжество, в котором отец Сергея Андреевича вассалил вот уже двадцать лет, обладало удивительным свойством. Оно катилось в пропасть шумно, азартно и всегда по какой-то неожиданной траектории. В пути княжество умудрялось еще угрожать, причитать и смеяться. А пьянствовало так, что пропасть, от греха подальше, сама отступала, а иногда неожиданно разверзалась в далеких приличных местах, где никто никуда катиться не собирался.
Рано или поздно княжество должно было кануть. И отец Сергея Андреевича – Вечный Визирь – не переставал удивляться собственным успехам, за которые два раза в год обычно получал ордена.