Думая об этом, Карл зажег огонь под большой сковородой и принялся раскладывать на ней кусочки бекона. Достал из холодильника яйца и молоко, мурлыча что-то себе под нос.

Закончив есть, он отнес посуду в раковину и составил ее там аккуратной стопкой. Потом вышел из кухни по-прежнему через черный ход. День был по-прежнему яркий, но уже не такой прохладный. Время прошло. Утро созревало. День едва заметно менялся.

Карл вышел на дорожку и пошел, сунув руки в карманы и насвистывая. Потом он запел, негромко, но глубоким голосом, похожим на концертный баритон. Теплый недвижный день, дома, деревья и кусты, замершие вдоль дороги, – все оказывало на него странный эффект. Он как будто поглупел. Но ему было безразлично. Он мог себе это позволить. Никто ему не помешает. Ведь, в конце концов, это утро, этот мир, этот день принадлежал ему. Все принадлежало ему. Проходя мимо женского общежития, он бросил взгляд на окна. Все шторы были спущены. Он улыбнулся. Барбара спала. Верн и Барбара. Оба крепко спали в своих постелях. А внизу, под ними, под теплым солнышком, шел он, счастливый и одинокий в своем огромном теплом мире.

Насвистывая и пританцовывая, он оставил дома позади. И лишь поравнявшись с последней кучей шлака он увидел – это. Он встал как вкопанный. Свист замер у него на губах. Он не сразу понял, что это. Может быть, кто-нибудь что-нибудь обронил? Оно напоминало небольшую сумку, или кошелек, или, скорее, сверток.

Он наклонился. Это была птичка, красногрудая малиновка. Она лежала на боку, а лапки торчали. Окаменевшие, неподвижные. Мертвая. Трудолюбивые муравьи уже проложили тропу от травы до птички и деловито сновали по ней туда-сюда.

Карл долго стоял, не двигаясь, и смотрел вниз. Птичка умерла ночью. В какой-то миг ночи, пока земля готовилась родить новую жизнь, то, что уже жило, умерло, не издав ни звука и не привлекая к себе внимания.

Птичка, наверное, летела над дорогой. Должно быть, она спускалась все ниже и ниже, пока наконец не запрыгала по земле, то подлетая на несколько метров, то делая несколько шагов по дороге, а потом упала на гравий и забилась, захлопала крыльями. После нескольких безуспешных попыток подняться она замерла, уставилась в пространство своими глазками-бусинками, частое дыхание еще ерошило на груди перышки. А в первые часы рассвета ее яркие глазки уже затянула пленка. Птица умерла тихо, в одиночестве, никто этого не видел.

Такая судьба ждала все, что выходило из мокрой земли, из липкой слизи и плесени. Все живое, и большое, и малое. Все появлялось, прокладывая себе путь из клейкой сырости. А потом, время спустя, все умирало.

Карл снова посмотрел на день, на солнечный свет и холмы. Теперь все выглядело по-другому, совсем иначе, чем минуту назад. Небо, голубое и чистое, простиралось, сколько хватало глаз. Но кровь и перья упали с неба. Небо было прекрасным, пока он смотрел на него издали. Но стоило посмотреть внимательнее, и оно оказалось вовсе не красивым. Оно было уродливым и злым.

Небо было сшито на живую нитку, подклеено жевательной резинкой и скотчем. Оно трескалось, его чинили, оно трескалось снова и его чинили опять. Оно крошилось и провисало, гнило и вздувалось на ветру и, как в детской сказке, роняло на землю куски себя.

Карл медленно пошел дальше. Сойдя с дороги, он вскарабкался на узкий земляной увал. Скоро он уже лез верх по травянистому склону, тяжело дыша и делая большие шаги. На мгновение он остановился и обернулся назад.

Компания и ее собственность уже стали маленькими, оставшись далеко внизу. Они съежились, сделавшись совсем незначительными. Карл опустился на камень. Мир вокруг был тих и беззвучен. Ничто не шевелилось кругом. Его мир. Его безмолвный, персональный мир.

Но он не понимал его. Так разве это мог быть его мир? Он вышел, улыбаясь траве и цветам. А нашел что-то большее, чему он не мог улыбнуться. Что-то совсем не приятное. Что-то, чего он не принимал, не понимал и не желал.

Значит, этот мир не его. Будь это его мир, он бы устроил его иначе. Этот мир плохо собрали. Очень плохо. Такой способ сборки не вызывал у него одобрения.

Молчащая птица, которая лежит на дороге. Она напомнила ему кое-что. Его мысли ушли далеко. Что же она ему напомнила? Его пронзило странное чувство. Это уже случалось с ним. Это самое. Он уже выходил в мир и находил в нем нечто ужасное. Что-то, не поддававшееся разумному осмыслению. Что-то, чего он не мог объяснить или понять.

Немного погодя он вспомнил. Кот. Умирающий старый кот, с оборванными ушами, одноглазый, тощий, облезлый. Кот и птица. Все остальные. Мухи, жужжащие вокруг. Ручейки муравьев. Все смертное, уходящее в тишине, незаметно уплывающее в небытие. Без свидетелей, без помощи.

Он никогда не мог понять вот это, эту вещь, которая встречалась ему в теплом огромном мире. В ней не было смысла. Никакого. Может, была какая-нибудь цель? Или причина?

Когда он понял, что кот мертв, он вернулся в дом, медленно шагая в глубокой задумчивости. Внутри он прошел в свою комнату, к своим вещам. К своему микроскопу. К своим маркам, картам, рисункам и книгам. У них была цель. Был смысл. Их существование имело свою причину. На них можно было смотреть, их можно было понять.

Карл сидел на склоне холма и думал о своем детстве. Не так уж давно это было. Не так далеко в прошлом. Он чувствовал, как его окружают воспоминания, как они теснятся вокруг него со всех сторон. Видения, запахи. Вкусы. Его прошлое еще не покинуло его. Оно было близко, только руку протяни. И ждало только знака, чтобы вернуться. Его комната. Его микроскоп. Рисунки, которые он делал.

Он сел и задумался о них.

– Карл! – резко позвала женщина.