Георгий спал чутко, каждый шорох слышал, ну-тко печенежин подкрадется и утащит Ульку. Рука у отрока на мече лежит, и за Ульку он станет биться до конца.

Георгий так часто думал об этом, что ему даже приснилось, как печенег Ульку увозит.

Пробудился в поту холодном, приподнял голову, вздохнул с облегчением. Улька завтрак готовит.

Небо даже не засерело, и звезды еще не погасли. Эко спозаранку Улька всколготилась. Подсел отрок к костру:

— Я, Улька, сон страшный повидал, будто печенег тя в жены увез.

Улька руками замахала:

— Причудится такое! Ну ладно, валку буди…

Пока поели и заложили волов, взошло солнце. Тронулись дальше. И снова бугры, балки, высокие курганы. Они будут встречаться по всей степи.

Курганы на Руси! Кем насыпаны, сторожевые ли, погребальные? Кто лежит под этой толщей земли, чей прах покоится, скифа ли знатного, поди угадай…

Скрипят колеса, лениво идут волы. Издалека донесся шум. То вода днепровская бурлила на пороге. Редко встречались дубравы. Закуковала кукушка. Огородник Терешка спросил и сам же ответил:

— Отчего зозуля страдает? А было так: жили мужик с бабой, да все у них не так, как у людей. Озлилась баба и убила мужика, а сама обратилась в зозулю и заплакала. Чуете, до сей поры плачет.

— Убила, теперь кукуй, — сказал смолокур, большой Иван.

Невеселый получился Терешкин сказ. Долго шагали молча. Вспомнил Георгий, как с княжичем Борисом загадывали кукушке: «Зозуля, зозуля, сколько нам жить?» И считали…

К середине июня, который на Руси разноцветом именуют, добралась валка до переправы.

— На тот берег переберемся, дадим волам отдых, — сказал Аверкий. — На переправе, глядите, на валунах колеса не поломайте.

Взял шест, побрел впереди, меряя дно. Следом за ним потянулись одна за другой мажары. Георгий вел головную мажару. Разомлевшие от жары волы пошли в воду охотно.

Брод оказался неглубоким, вода едва до ступиц доставала.

— Половину пути перевалили, — вздохнул Аверкий, когда мажары выехали на берег и в зарослях тальника сделали остановку.

— Впереди степь, держи копья и стрелы наготове, — предупредил Аверкий.

Выставив сторожу, валка изготовилась ко сну. До самой полуночи не мор заснуть Георгий, всякие мысли в голову лезли, а кончалось одним — Улька перед глазами стояла.

Где-то в отдалении, даже гром пока не слышался, начиналась гроза. Из страны ляхов надвигалась черная туча. Ее перерезали ослепительные молнии. Но вот туча приблизилась, и теперь слышалось урчание грома.

При первых крупных каплях дождя артельщики укрылись под мажарами. Хлынул ливень, он был коротким, но проливным, будто туча всю воду опрокинула на валку.

К утру небо очистилось, туча уползла в степь, и где-то там в отдалении погромыхивало. Вскоре показалось солнце, и дождевые капли заблестели на листьях драгоценными камешками.

— Дождь в дорогу — доброе предзнаменование, — заметил смолокур, большой Иван, и, скинув свитку из домотканой холстины, повесил ее на дышло на просушку.

Стоя на коленях, Георгий долго высекал кресалом искру. Наконец трут затлел, и отрок поднес его к сухой бересте, раздул огонь. Улька подвесила на треногу казав, и пока варился кулеш, артельщики смазывали ступицы дегтем. Аверкий заметил:

— В степи колесный скрип далеко слышно, а у печенега ухо чуткое.

Дикая степь встретила валку омытой-травой, чистым воздухом, летали стрекозы и бабочки, а в высоком небе пел жаворонок. Кому он пел, может, Георгию или Ульке, а может, всей валке?

Задрал голову отрок, поискал глазами певунью, но ее не видно.

В высокой, сочной от влаги траве мажары словно плыли по зеленому морю. Степное разнотравье цвело белым горошком, красным маком и воронцами, синими, как глаза у Ульки, васильками. Нарвав охапку цветов, Улька сплела венок, возложила на голову.

— Ну, Улька, ты истинная княгиня, — восхитился Георгий.

— Скажешь, — смутилась она.

Тишина в степи и безлюдье, казалось, кроме валки здесь на многие и многие версты никого нет. Но артельщики знали, степь полна опасностей. Где-то стоят вежи печенегов, кочуют орды, мчатся на мохнатых, выносливых лошаденках печенежские разъезды. Соляной шлях щедро полит кровью русичей, и не один обоз в пути исчез бесследно…

Валка держалась осторожно, готовая ко всяким неожиданностям. На ночевку останавливались на буграх, каких по степи множество, огораживались мажарами. Костры разжигали малые и только по свету, а в сумерки гасили. Ночью огонь далеко виден. Дням вели счет от ночевки к ночевке.