А лоси-то и медведи перестали Ангару переплывать: из-за Илимской ГЭС сильно похолодала вода. На Лене – она куда теплей.

Только свою Ангару – любил капитан, как жену, на другую не променять.

Над знатной рекой медленно разгорался солнечный день, и выравнивались плоски света по поверхности.

Протянулось белооблачное веретено далеко за правым берегом. Но – растает оно.

В июне – ангарская вода всегда тихая. А с середины августа северяк погонит крупную волну. В августе и Саяны растапливаются, катит половодье.

Узкая низкая дверца с внутренней лестнички открылась. В неё протиснулся моторист Хрипкин: голова как бомба, и туло как бомба. Сел на боковой прискамеек. А третьему в рубке и сесть бы негде, загораживай спиной дверку.

– Ну, что там делается, Семён?

Семён хоть и увалень лохматый, чёрный, лицо распорно литое, а глаза быстрые, смекалистые:

– Кому теперь, Анатоль Дмитрич, дело до дела? Валентина Филипповна едва приступилась, а Сцепура уже выпивку подтаскивает, с утра пораньше. Да и господин министр, я думаю, на закуску покашивается.

Капитан стал забирать к правому берегу, с голым покатым всклоном вдаль.

Не всегда было тут голо. Тут – сосновая тайга была, э-эх! Сюда кинули лагерь лесоповальный. Шло не как зона затопления, а как вторая очередь, ценный лес. И всё начисто взяли. А после сосны – сосна уже не вырастет, жди осину. Сосна не тонет, так её сплавом отправили.

– Вся здешняя сосна, – вздохнул, – у Богучан затолпилась без толку. А в других местах – какую лиственницу валили! какую берёзу! Да только они – тонут, а транспорта не было. Так и поселе лежат-гниют. – Помолчал. – Полежи вот так.

– Это когда ж было? – нетерпеливым своим говорком Хрипкин.

– Да десять лет назад. И семь назад.

– Уже в перестройку?

– И в неё. Везли и везли этапы. По всему теченью тут, до Богучан, раскидали 27 лагерей.

А ещё сколько крепкого лесу и сейчас стоит выше, по холмам.

Переходил к левому: правее видел мырь, рябящую на мелком месте, на камнях.

По теченью – не взбуривает воду нос.

А в воде – голубизну ещё не вовсе вывели.

Ровными вздрогами отдавалась и в рубку работа мотора.

– Спросил бы он меня, – примерял Хрипкин, – я б ему натолкал.

Капитан подумал. Не оборачиваясь:

– Ну, хоть и поди подживи, только не испорть. А то ты у нас…

– Да не верю я уже ни в какое начальство, ни старое, ни новое.

Капитан обернулся, никак не согласный, хоть и мягко:

– Нет, не скажи, с новым говорить можно.

Моторист ещё посидел, поглазел на воду.

Потопал по лесенке вниз.

И вышел в перёд салона. К нему лицом – сидели в привинченных кожаных креслах несколько. Рядом с министром, добротным здоровяком в летнем светлом костюме, – Валентина Филипповна. Она держала на коленях бумаги, но говорила не глядя в них, не умолкая, горячо. Позади сидели двое из свиты: один – спортивно плечистый, бык; другой – с большим открытым блокнотом. А через проход – районный Здешнев да из Иркутска какой-то сухой в чёрном костюме.

А ещё задей, за креслами, – привинченный же стол покрыт уже белой скатертью, и на него два прислужника в белых фартуках подносили, расставляли тарелки, бутылки, стеклянное – и толстяк Сцепура, седоватая стрижка наголо, в пёстро-расписной американской футболке под расстёгнутым пиджаком, распоряжался тихо, но быстроподвижно, уверенно показывал руками.

Моторист с охотой бы постоял-послушал, да рылом он не вышел тут присутствовать. И ещё охотней – сказанул бы, да не встрянешь.

И – медленно, увалисто, по ступенькам, пошёл дальше вниз, в машинное.

А Валентина Филипповна была – председатель районного комитета по охране окружающей среды и рациональному природопользованию. И хотя она была ещё совсем молода, а никто её Валей не называл. Открытое у неё было лицо, прямой взгляд безо всякой женской ужимки, и чеканила она высочайшему залётному гостю:

– Богучанскую ГЭС стали строить даже на два года раньше, чем был готов проект, так торопились. Но сегодня и проект её давно морально устарел, потому что строят её уже двадцать лет. И даже при том промежуточном уровне, до которого плотина доведена сейчас, – гибнет весь вывод осетровых. И десятками тысяч гибнут ондатры. И ближе к плотине – вода цветёт, Ангару заболачивает.

Министр слушал мало сказать внимательно, – сочувственно. Головой покачивал, как верить не хотел. Раз-другой дал знак референту, худому, с вытянутым умным лицом, – и тот спешил записывать.

Говорила с таким жаром, пальцы к низу горла, как о собственной судьбе.

– А теперь, если исполнить последнее распоряжение правительства, завершить станцию поднятием плотины до верхней заданной отметки, – затопится ещё полтора миллиона квадратных километров. И залежи торфа больше одиннадцати миллионов кубометров. И месторождение магнезитовых руд, несколько сот миллионов тонн…