И эти два года – счастливейшие в его жизни! – Алёша учился с неистовостью и старался узнавать и услеживать, сколько только удавалось.

Да ещё и такое уверенное билось в груди: за что бы, за что бы я ни взялся, любое дело, каким займусь, – во всём будет успех! (Успевал быть и в активистах комсомола, не отдыхал никогда, а заглатывался делами. Даже восставил из полного хлама совсем уже выкинутую кем-то автомашину, «судорогу», аккумулятор каждый вечер тащил на третий этаж общежития заряжать, утром – вниз, ребята смеялись-издевались, но и сами же просили: подвези, опаздываем!)

И вдруг после двух курсов, в Восемьдесят Шестом, – да когда только-только стронулись общественные надежды! – как отрубили жизнь: взяли в армию на два года.

Или уж раньше бы? или по окончании? – но почему как раз посередине??

Перегороженный вдох.

И, может быть, – невосстановимый.

Армия – и всегда не сахар, а тут был – самый разгул «дедовщины». А от «дедов» жалости не жди. Но в те годы и Алёша был не худ, как сейчас, а тяжёл и плотен, удар немалый, себя отстоял.

В армии взяли его на радиосвязь. Ещё и там пытался читать книги по физике. Да где уж… Покинул…

Потом стал почитывать газеты, смотреть телевизор – надо же и готовиться к жизни, которая так круговертно изменилась за два его армейских года. Кипели какие-то неформалы, какая-то общественная самодеятельность, невиданное что-то!

Вернулся из армии на третий курс университета – своего? а уже и не своего. Тот? а уже и не тот. (Хотя понимал, что среди множества наплодившихся теперь дутых вузов, вузов, да хоть и НИИ, – их Университет ещё держал традиционную свою высоту.) Как будто армия вынула из души стержень живой – жажду к науке. Получал всё так же пятёрки, пятёрки, а утерял вот что: постоянное ощущение красоты в науке, когда даже прознобь берёт. Осталась уже не красота, а только возможность практического применения. Или более выгодного самоустройства, как и во всём нашем быте теперь?

А тут же бурлили в студенчестве эти разрешённые теперь самочинные общества, движения, и многих утягивало в них – потянуло и Алёшу: если можно искать для людей Справедливость – то как остаться в стороне? – это же с детства сидит в тебе святой мечтой: не жить же только для себя, но – для всех! А все структуры кругом – отяжелевшая рухлядь и так и просятся дробить их молодым размахом. И – собрания, союзы! одних разрешают, других нет, протесты, с лозунгами на улицу, теперь это можно, но тоже когда как. Много кипения на это ушло, и до драки с соседними курсантами, потом и допросы в ГБ. (Раньше – дали бы срок тут же, без звука.)

Да жизнь разнообразно потекла многими потоками. Вот появился закон, разрешено создавать кооперативы. Только открыть кооператив, получить разрешение – нельзя без мохнатой лапы. А тут – как раз те студенческие волнения, когда Толковянова таскали в ГБ, – и в университет приехал первый секретарь обкома. Разрешил задавать вопросы – Толковянов и потянулся: университет ремонтируется неэкономно, с перерасходом и пропажей средств; разрешите студенческий кооператив – мы отремонтируем лучше и дешевле. И – разрешили! Кидко бросились ребята. Первая хозяйственная смётка, и работа от души, и реальный доход, – но уже катила по стране обратная волна: душить кооперативы все вообще! И – задушили.

Да это и не кооператив – на голом месте, без начальных денег. «Кооператив» удавался тем, кто им прикрывал уже готовые, только скрытые деньги. А тут – хоть наладили хитрые замки к металлическим дверям, или дверные звонки с разными мелодиями, или даже антенны-тарелки, ловить через спутники, – так и берут их, но и не берут, не доверяют «советским» товарам, ищут, ждут заграничных.

Тем временем – унылые накатывали сведения от уцелевших прежних алёшиных однокурсников, теперь кончавших. Выпуск престижного физфака – это всегда был уверенный шаг хоть в уголочек нашей триумфальной науки, под величественные своды её мысли, в отдельную державу ведущих научно-исследовательских институтов. Но вот ребята искали, примерялись – и поникали: что-то случилось в Большой Науке, из неё как выпустили дух (прежде того – поджали все финансы). А ещё в большем обомлении – аспиранты. Вакантных мест? стало даже больше? – а потому что учёные оттуда уходили, уезжали. Что-то огромное рухнуло, произошёл обвал и загородил дороги, и отнимал дыхание. Пустели коридоры институтов, в лабораториях углы затягивались паутиной, на столах наслаивалась пыль.

В это нельзя было поверить?.. Это был обрыв всей жизни! Оскорбление! – за что??

Алёша, понеся надлом ещё от армейских лет, – теперь был лучше подготовлен перенести хоть и этот.

Да, видно, придётся жить как-то по-новому.

А уже началась эра «купи-продай» – неслыханные «фирмы»! фирмы! угадывали, как торгануть государственным же, но в рамках ещё неопытных законов, и сразу крупно нажиться. А от этой эры – как отстать? да и жить же на что, да и квартиру надо купить, чтоб жениться (на Тане, с 5-го курса литфака).

Пытался Алёша прибиться к одной фирме, к другой, – на обочине их, на подхвате, – и какое же ощущение отвратной пустоты, некделья. И отдать свою жизнь в такую пустомолку, «гонять воздух», ни на что творческое уже не надеясь, – невозможно?..

Однако по нынешнему времени – невозможно иначе. И только изумляться можно было, как иные партийные чины – прежде недоступные, каменноподобные на страже «народной собственности», – вдруг перелицевались в оборотистых, поспешных, усмотрительных, где можно поживиться, и хватать, хапать взахлёб.