Наконец матушка выговорилась и заявила:

– Ну, и что ты молчишь?

– Берегу здоровье, – ответила дочь, – а то, боюсь, убьет. Как говорят, не стой под деревом во время грозы.

– Остроумно, – хмыкнула мать и уже поспокойнее спросила: – А позвонить нельзя? Хотя бы раз в неделю? К папаше своему небось ездишь, не пропускаешь.

– Оставь папашу! – разозлилась Анна. – Покоя он тебе не дает. Или еще тревожит? Беспокоит, может? Это любовь, Светлана Сергеевна, не иначе.

Мать задохнулась от возмущения:

– Ну, знаешь ли! Совсем обнаглела!

– Внучков своих воспитывай, – зло бросила дочь и нажала отбой.

И тут разревелась в полную силу. Кто-то заглянул в кабинет и быстро захлопнул дверь.

Потом она пошла в туалет и умылась холодной водой. Вернулась в кабинет, поставила чайник, бросила в чашку три ложки растворимого кофе, добавила три куска сахара, достала зеркальце и накрасила губы красной помадой.

«Жара, – подумала она. – Нервы. Усталость. До отпуска еще два месяца. Нет, слава богу, полтора. Все осточертели. Попов прав: еще и критические дни. Вот гад! Как прочухал…

Ну ничего! Завтра обещают дожди и грозы. Женские неприятности тоже к концу. Маман требуется иногда ставить на место. До отпуска – всего полтора месяца. Городецкого возьмем, не таких брали. Держись, старый пень! И все у нас будет чики-пуки! Не сомневайтесь! Всех победю! Потому… Да просто победю, и все! Потому что такая. Умная и красивая!»

Она подошла к зеркалу, вскинула подбородок и чуть выпятила ярко накрашенный рот.

Потом поправила волосы и показала отражению язык.

За окном отдаленно загрохотало. «Началось», – злорадно подумала она и открыла ноутбук.

Что самое грустное в старости? Отсутствие желаний. А самое главное – ты разочаровался в себе. Осознал, что врал, предавал и делал подлости. Ничуть не меньше остальных, тех, кого ты считал отъявленными подлецами. Ты тоже шел на компромиссы: уступал начальникам, прогибался, вначале неумело и потом мастерски, льстил, старался угодить и попасть в любимчики. Правда, причины были: ему хотелось снимать, хотелось работать. Но делал он совсем не то, что ему не просто хотелось, а было жизненно необходимо. И он, особо не сопротивляясь, заткнулся и стал положительным, бесконфликтным и успешным «лирическим певцом любви». Лепил счастливые концы, в которых всегда торжествует добро, любовь и верность побеждают предательство и обман, в итоге все становится хорошо, а зло оказывается повержено.

Его подташнивало от вранья. Близкие друзья по-прежнему предавали, женщины уходили к более успешным, деньги все так же играли решающую роль. Деньги, слава, возможности. И он по-прежнему хотел того же самого. Любви красивых женщин, желательно – самых красивых. Денег, дающих свободу и размах. Машину, новую, последней марки, квартиру, розовый унитаз, нержавеющую кухонную мойку, белую спальню с позолоченными вензелями, копченую колбасу и икру в финском холодильнике, твидовый английский пиджак, туфли из мягкой замши. Загранкомандировки, пусть в ту же Болгарию. А ведь бывали и Италия, и Франция, и даже невозможная Австралия… Все это оказалось гораздо важнее, чем то, о чем он мечтал в юности: сказать свое слово, оставить свой след, оставить после себя…

И женщин он выбирал по тому же принципу. Чтобы самая-самая. А самые-самые оказывались неверными, капризными, мелочными, расчетливыми. Им всегда было мало и хотелось больше. И они уходили туда, где было это «больше». Квартира больше, машины лучше и поездки чаще.

Друзей он стал подозревать в неискренности. Неуспешные – точно завистники. Успешные – вообще сволочи. Переступят, не моргнув глазом: отберут сценарий, подлизавшись к главному редактору и подпоив худсовет, – подло, по-мелкому. Соврав, например, что он, Городецкий, смертельно болен и окочурится на середине картины.

Все кругом врали, улыбаясь друг другу в глаза. Поливали приятеля за его же спиной. Доносили начальству. Стучали в загранкомандировках: напился, спустил деньги на баб, купил то, что ему не положено. И самое печальное, что выживали именно те, кто лгал, льстил, наушничал и пресмыкался лучше и успешнее других. А те немногие, кто оставался честен и не поддавался соблазнам, те, кто бился головой в закрытые двери, разбивал лоб и сердце, кто наивно и искренне верил, что может что-то улучшить и изменить в жизни, тот, кто наплевал на замшевые пиджаки и продолжал жарить пустую картошку на коммунальной кухне… Они ломались. Спивались или умирали молодыми. Часто – по собственной воле. Петля, окно, упаковка димедрола…

Путь правды был шаткий, коварный. И он выбрал другой. И казалось, все бы ничего… Только те, кто шел с ним по тому, «сладкому», почему-то выжили. По-прежнему держались на плаву. И были очень довольны жизнью. Мелькали в телевизоре, светились на фестивалях, носили новые пиджаки из вечного английского твида. И поддерживали под острый локоток прекрасных женщин – новых и молодых.

А он – нет: не выжил, не выплыл. Он готов был платить – и платил. Но почему? Почему он и еще жалкая кучка таких же, как он, неудачников? Почему не все, кто шел на сделку с совестью? Или есть счастливчики и есть те, кто платит за всех?