— А мы в рубашке родились с тобой, — тянуло на мрачный юмор Воливача. Он по-своему переживал шок от взрыва. Наконец он кончил отряхиваться. — Распоясались, дешевки поганые! — зло процедил он и вслед за Судских стал выбираться из коридора, заваленного обломками. — Ну, дешевки, держись. На террор я отвечу фурором.

Из рук вон выходящее происшествие взбесило не только Воливача. Президент выступил по телевидению с обращением к народу и сдержанно, без угроз и патриотического скептицизма назвал вещи своими именами, назвал виновников трагедии в госпитале.

Впервые открыто прозвучало — масоны. Ответственность возлагалась на боевиков масонской организации «Вечное братство».

— Они думают, все дозволено, можно творить беззаконие, а Россия стоит на коленях. Свершилось то, что должно было случиться от безответственной политики прежних режимов. Террор, который готовился последние десять лет, развязан. А я считаю, что терпение россиян лопнуло!

Пора! — понимающе выдохнула Россия. На степашек-барабашек, знакомых давным-давно по неуклюжим попыткам выдать черное за белое, смотрели очень косо. Надвигался тот самый период, когда разумность уступает место разнузданности. Президент не позволил: усиленные наряды казаков разъезжали по столице, нагайки пускались в ход при малейшем проявлении жаждущих мести превратить святое чувство в элементарный мордобой, с битьем стекол, погромами и возможностью разжиться чем можно, когда такая возможность появляется. Грабь награбленное! — с начала века до конца его сопровождали помыслы малоимущих. Нас-де ободрали, теперь ваша очередь. Нагайки казачков очереди разгоняли. Одним словом, не вышло у «Вечного братства» очередной раз предстать перед всем миром обездоленными и гонимыми за правое дело свободы. Похмелье в чужом пиру не состоялось, да и пировать было не с чего.

Воливач не перечил Судских, когда он попросил разобраться с Сунгоркиным лично. Дело мести — дело понятное, но не таков Судских, чтобы ради мести закрыть глаза на все остальное.

«В нашей конторе зубы не выбивают и лежачего ножками не придерживают», — вполне откровенно сказал он Воливачу, и тот отдал ему с легким сердцем Сунгоркина с потрохами.

Хозяина доставили из банка с ордером на арест и обыск квартиры. При задержании он возмущался по инерции, считая себя чуть ли не женой Цезаря, пытался звонить в Брюссель. Почему в Брюссель? Никто не спрашивал. Хватит играть в виповца. Вор должен сидеть. Трубку из рук забрали, надели наручники и увезли без долгих объяснений. Банк закрыли. Закрома опечатали.

Квартира походила больше на представительный офис, чем на жилье. Потолки пять метров, двенадцать комнат, дорогая мебель, антиквариат. По меркам цивилизованных стран — ничего особенного, живут и во дворцах и в анфиладах комнат не путаются, но по совковым, когда квадратные метры размеряют жизнь человека от восьми положенных в начале и до двух в конце, — это дикость, вопиющее скотство, квадратура круга. Ладно бы Сунгоркин заработал свои блага неустанным трудом в сфере бизнеса или выиграл кубок Стэнли с ракеткой в руках. Ничего он нигде не выиграл, ничем не блистал, еще десять лет назад подшивал штанины «молниями» и вымучивал материальцы о демократизации и доблестной перестройке в районную газету «Путь к коммунизму». Штаны обтерхались за десять лет, появились смокинг и апартаменты княжеского пошиба, а где Сунгоркин разменял свою душу на квадратные метры, Судских предстояло выяснить.

— Виталий Иосифович, — обратился к нему Судских. — Сами чистосердечно расскажете о закулисной стороне ваших доходов или доверите мне?

Оперативники Судских ожидали в столовой, разговор происходил в гостиной под оригиналом картины Айвазовского «Шторм надвигается», известной только по каталогам, а тут висит, целая и невредимая, у вороватого клерка.

— Я отвечать на ваши вопросы и вообще говорить без адвоката не собираюсь, — высокомерно заявил Сунгоркин. Был он среднего росточка, но заквадрател от сытой жизни, и Судских распинаться перед ним не стал. Похожий на мяч регби в лежачем положении, Сугоркин поймет только увесистый пинок.

Для начала Судских приголубил его:

— Да вы присаживайтесь, в ногах правды нет.

Сунгоркин степенно сел и поджал губы.

— Где мой сын? — спросил Судских. Поза нувориша надоела.

— Найдете, ваш будет, — нагловато ответил Сунгоркин.

— Скажите, а если вам элементарно дать по морде лица, вы станете сговорчивей?

— На морду есть хозяин, — светился наглостью Сунгоркин. Похожий на скандально известного премьера Кириенко, такой же бывший комсомолец, он ничего не боялся в силу своей глупости. Говорить научился. Все рыжие арапчата говорить научились.

— Так дать или как? — повторил свой тезис в сжатой форме Судских. Сунгоркин раздражал.

— Или как, — сострил Сунгоркин. — Мне этот разговор неприятен.

— Мне тоже. Я только выясняю степень вашей вседозво-ленной наглости. Даже ваш кумир Чубайс наглел меньше, потому что знал о шестке, на котором сидел, а вы лицемер, Виталий Иосифович, взяли за норму вытирать ноги о Россию, запасшись другим гражданством. Я доподлинно знаю, что о местонахождении моего сына вам известно. Я найду его, и тогда горе вам. И не уповайте на юридические условности. Для вас они больше не существуют, вы перешагнули черту дозволенного.

В голосе Судских сквозила угроза. Лицо Сунгоркина посерело, как бывает от удушья. Он смолчал.

— Зверев, начинайте! — крикнул в столовую Судских, продолжая разглядывать Сунгоркина.

«Неужели из таких слизняков состоит организация, внушая ныне молчаливый страх? — думал он. — Не верю. Из таких делают бездушные винтики, закручивают в головы думающих, пробуждая панику. Если начнет думать он, страх переселится в него, страх неминуемой расправы и скорого суда тайной пирамиды».

— Братика вашего не случайно пристрелили, — в лад своим мыслям сказал Судских. — Вашим вождям он показался опасным.