Обидно боярину.

— Да не серчай, сродственник! — толкнул в бок Романов. — К делу я говорю, — придвинулся ближе.

— Какое такое дело? — насторожился Шуйский. В застольном гомоне ухо навострил, чтобы заветного не упустить.

— Шепну я Филарету, чтоб не забижал тебя, чтоб кронецкие земли тебе отошли. Смекаешь?

И пополз через скамью на свежий воздух выйти.

— Постой! — задержал его Шуйский. — Что надобно тебе?

— Да ничего! — отмахнулся Романов. — К ночи пошли Ирину изголовье победителю поправить. Только и всего.

Романов ушел, а Шуйский затылок почесал. Вон как с племяшом складывается, близко к государю сел. Может, в девках он толку не нажил, а сильную птицу в полете узнает.

И пополз через лавку следом за Романовым, чтобы наказ челядинцу дать незамедлительный.

Романов оказался прытче, самолично в хоромы Шуйских отправился Ирину уговорить…

К концу пира думный Федор Романов вернулся, на воеводу глазом победителя поблескивает, а тому и дела нет до сидящих за нижним столом. С государем одесную сидит, пьян и весел, молод и до утех охоч.

От стольного пира через Спасские ворота разъезжались, но государь воеводу не отпустил, велел стелить ему в Красном тереме и всякие заботы победителю соблюдать.

До терема воеводу сопровождали царские рынды, на крылечке поклонились и выжидали воеводского слова.

— Дыхнуть надо, — молвил Скопин-Шуйский и отпустил охранников. Сам за терем свернул по малой нужде. На ногах держался ровно, будто и не пил наравне с любым подносящим.

— Оборотись, княже, — услышал он за спиной. Голову поворотил и за меч схватился.

— Не надо, княже, я с миром. Мир тебе.

— Кто будешь? — не отпускал рукоять меча воевода.

Стоял перед ним прежний нищий, что на въезде встренулся. Только не ущербен, как показалось тогда, а справен телом и ликом умен, что различил воевода в свете полной луны.

— Странник я. Пармен. Слово принес тебе. Позволь молвить. Только не здесь.

— Тут говори, — настаивал воевода и голос возвысил.

— Ушей много. Давай в нижнюю светелку зайдем, там и молвить буду, — не испугавшись воеводского гнева, сказал пришелец и пошел вперед, закутавшись в монаший плащ до бровей.

За ним воевода вошел в нижнюю боковушку. Сенные девки им отворяли, согнулись в поклоне, так ничего и не понявши.

В оконце луна, за столом странник, напротив воевода присел. Необычный гость и взор трезвит напрочь.

— Сказывай…

— Тогда слушай и ответствуй, — молвил странник, и воевода безропотно подчинился.

— Ведомо ли тебе, что из Тушина ты законного царя изгнал?

— Ведомо, — не спуская глаз со странника, ответил воевода.

— Зачем же понужал его?

— А он смуту новую начнет сеять и Шуйских под корень изведет, не помилует.

— Кто сказал тебе это?

— Сам понимаю. На русской земле давно пора наводить порядок. Хватит смут. Недород, бескормица, бабы детей без кожи рожают, болезни тож.

— А с Романовыми и Шуйскими они враз выздоровят?

— Истинно! За Рюриковичами корня не осталось, весь сошел на нет, а Романовы, Захарьины и Шуйские в гору идут, — умно складывал разговор воевода Скопин-Шуйский.

— И это у нынешнего царя корень?

— Временный он, моя очередь, — с надменной уверенностью отвечал воевода Михаил.

Странник помрачнел.

— Эх, княже! Таких к власти не подпускают.

— Сам выйду! И кто ты таков будешь, поучать меня?

— Ужель не понял? — хмуро усмехнулся странник. — Знать, не случайно. Что новым родом даруют, здесь ты прав. Токмо у тебя, окромя меча, ничего нет. Я оборонить хочу, такая у меня корысть. Неладная ночь эта, полнолуние, темные силы вышли. Переживешь эту ночь, быть тебе царем, а поддашься искусу — смерть. И не о себе думай, княже: Русь может другой дорогой пойти, на многие годы по бездорожью, и под чужой рукой, и по чужим знакам. Об этом думай, о потомках.

На миг призадумался воевода, взвешивая слова странника. Есть в них зерно, волхвы похожее предсказывали, да кто его сейчас сломить может?

— Учту, дядя, — ответил он размеренно. — А знак покажи, твоих слов праведность.

— Мир тебе, — молвил странник, поднялся и ушел сквозь стену, будто дым испарился.

Воевода подождал с минуту, протер глаза. Привиделось?

Нет, не привиделось: слова запали в душу. Ночь пережить — много ли ума надо?

Пред ним, выходящим из светелки, сенные девки согнулись в поклоне. Под сарафанами округлились справные, литые задницы, хмыкнул воевода и пошел наверх в опочивальню.