Вера Корнильевна велела санитарке отпереть тот коридор, а больному сказала:

– Я переложу вас удобнее, поднимитесь.

Он посмотрел на неё – не сразу доверчиво. Потом с мученьями и подёргиваньями боли стал подниматься. Видно, каждое движение и поворот туловища давались ему трудно. Поднимаясь, он не прихватил в руки вещмешка, а теперь ему было больно за ним наклониться.

Вера Корнильевна легко наклонилась, белыми пальцами взяла его промокший нечистый вещмешок и подала ему.

– Спасибо, – криво улыбнулся он. – До чего я дожил…

Влажное продолговатое пятно осталось на полу там, где он лежал.

– Вы были под дождём? – вглядывалась она в него со всё большим участием. – Там, в коридоре, тепло, снимите шинель. А вас не знобит? Температуры нет? – Лоб его весь был прикрыт этой нахлобученной чёрной дрянной шапчёнкой со свисающими меховыми ушами, и она приложила пальцы не ко лбу его, а к щеке.

И прикосновением можно было понять, что температура есть.

– Вы что-нибудь принимаете?

Он смотрел на неё уже как-то иначе, без этого крайнего отчуждения.

– Анальгин.

– Есть у вас?

– У-гм.

– А снотворное принести?

– Если можно.

– Да! – спохватилась она. – Направление-то ваше покажите!

Он не то усмехнулся, не то губы его двигались просто велениями боли.

– А без бумажки – под дождь?

Расстегнул верхние крючки шинели и из кармана открывшейся гимнастёрки вытащил ей направление, действительно выписанное в этот день утром в амбулатории. Она прочла и увидела, что это – её больной, лучевой. С направлением в руке она повернула за снотворным:

– Я сейчас принесу. Идите ложитесь.

– Подождите, подождите! – оживился он. – Бумажечку верните! Знаем мы эти приёмчики!

– Но чего вы можете бояться? – Она обернулась обиженная. – Неужели вы мне не верите?

Он посмотрел в колебании. Буркнул:

– А почему я должен вам верить? Мы с вами из одной миски щей не хлебали…

И пошёл ложиться.

Она рассердилась и сама уже к нему не вернулась, а через санитарку послала снотворное и направление, на котором сверху написала «cito», подчеркнула и поставила восклицательный знак.

Лишь ночью она прошла мимо него. Он спал. Скамья была удобна для этого, не свалишься: изгибистая спинка переходила в изгибистое же сидение полужёлобом. Мокрую шинель он снял, но всё равно ею же и накрылся: одну полу тянул на ноги, другую на плечи. Ступни сапог свешивались с краю скамьи. На подмётках сапог места живого не было – косячками чёрной и красной кожи латали их. На носках были металлические набойки, на каблуках подковки.

Утром Вера Корнильевна ещё сказала старшей сестре, и та положила его на верхней лестничной площадке.

Правда, с того первого дня Костоглотов ей больше не дерзил. Он вежливо разговаривал с ней обычным городским языком, первый здоровался и даже доброжелательно улыбался. Но всегда было ощущение, что он может выкинуть что-нибудь странное.

И действительно, позавчера, когда она вызвала его определить группу крови и приготовила пустой шприц взять у него из вены, он спустил откаченный уже рукав и твёрдо сказал:

– Вера Корнильевна, я очень сожалею, но найдите способ обойтись без этой пробы.

– Да почему ж, Костоглотов?

– Из меня уже попили кровушки, не хочу. Пусть даёт в ком крови много.

– Но как вам не стыдно? Мужчина! – взглянула она с той природной женской насмешкой, которой мужчине перенести невозможно.

– А потом что?

– Будет случай – перельём вам крови.

– Мне? Переливать? Избавьте! Зачем мне чужая кровь? Чужой не хочу, своей ни капли не дам. Группу крови запишите, я по фронту знаю.

Как она его ни уговаривала – он не уступал, находя новые неожиданные соображения. Он уверен был, что это всё лишнее. Наконец она просто обиделась:

– Вы ставите меня в какое-то глупое, смешное положение. Я последний раз – прошу вас.

Конечно, это была ошибка и унижение с её стороны – о чём, собственно, просить?

Но он сразу оголил руку и протянул:

– Лично для вас – возьмите хоть три кубика, пожалуйста.

Из-за того, что она терялась с ним, однажды произошла нескладность. Костоглотов сказал:

– А вы не похожи на немку. У вас, наверно, фамилия по мужу?

– Да, – вырвалось у неё.

Почему она так ответила? В то мгновение показалось обидным сказать иначе.