Прошка стоял у своей кровати близ выключателя и начинал раздеваться.

– Молодой человек! Потушите-ка свет! – распорядился Павел Николаевич.

– Та ще… лекарства нэ прынэслы… – замялся Прошка, но приподнял руку к выключателю.

– Что значит – «потушите»? – зарычал сзади Русанова Оглоед. – Укоротитесь, вы тут не один.

Павел Николаевич сел как следует, надел очки и, поберегая опухоль, визжа сеткой, обернулся:

– А вы повежливей можете разговаривать?

Грубиян скорчил кривоватую рожу и ответил низким голосом:

– Не оттягивайте, я не у вас в аппарате.

Павел Николаевич метнул в него сжигающим взглядом, но на Оглоеда это не подействовало ничуть.

– Хорошо, а зачем нужен свет? – вступил Русанов в мирные переговоры.

– В заднем проходе ковырять, – сгрубил Костоглотов.

Павлу Николаевичу стало трудно дышать, хотя, кажется, уж он обдышался в палате. Этого нахала надо было в двадцать минут выписать из больницы и отправить на работу! Но в руках не было никаких конкретных мер воздействия.

– Так если почитать или что другое – можно выйти в коридор, – справедливо указал Павел Николаевич. – Почему вы присваиваете себе право решать за всех? Тут – разные больные, и надо делать различия…

– Сделают, – оклычился тот. – Вам некролог напишут, член с такого-то года, а нас – ногами вперёд.

Такого необузданного неподчинения, такого неконтролируемого своеволия Павел Николаевич никогда не встречал, не помнил. И он даже терялся – что можно противопоставить? Не жаловаться же этой девчёнке. Приходилось пока самым достойным образом прекратить разговор. Павел Николаевич снял очки, осторожно лёг и накрылся полотенцем.

Его разрывало от негодования и тоски, что он поддался и лёг в эту клинику. Но не поздно будет завтра же и выписаться.

На часах его было начало девятого. Что ж, он решил теперь всё терпеть. Когда-нибудь же они успокоятся.

Но опять началась ходьба и тряска между кроватями – это, конечно, Ефрем вернулся. Старые половицы комнаты отзывались на его шаги и передавались Русанову через койку и подушку. Но уж решил Павел Николаевич замечания ему не делать, терпеть.

Сколько ещё в нашем населении неискоренённого хамства! И как его с этим грузом вести в новое общество!

Безконечно тянулся вечер! Начала приходить сестра – один раз, второй, третий, четвёртый, одному несла микстуру, другому порошок, третьего и четвёртого колола. Азовкин вскрикивал при уколе, опять клянчил грелку, чтоб рассасывалось. Ефрем продолжал топать туда-сюда, не находил покоя. Ахмаджан разговаривал с Прошкой, и каждый со своей кровати. Как будто все только сейчас и оживали по-настоящему, как будто ничто их не заботило и нечего было лечить. Даже Дёмка не ложился спать, а пришёл и сел на койку Костоглотова, и тут, над самым ухом Павла Николаевича, они бубнили.

– Побольше стараюсь читать, – говорил Дёмка, – пока время есть. В университет поступить охота.

– Это хорошо. Только учти: образование ума не прибавляет.

(Чему учит ребёнка, Оглоед!)

– Как не прибавляет?!

– Так вот.

– А что ж прибавляет?

– Ж-жизнь.

Дёмка помолчал, ответил:

– Я не согласен.

– У нас в части комиссар такой был, Пашкин, он всегда говорил: образование ума не прибавляет. И звание – не прибавляет. Иному добавят звёздочку, он думает – и ума добавилось. Нет.

– Так что ж тогда – учиться не надо? Я не согласен.

– Почему не надо? Учись. Только для себя помни, что ум – не в этом.

– А в чём же ум?

– В чём ум? Глазам своим верь, а ушам не верь. На какой же ты факультет хочешь?

– Да вот не решил. На исторический хочется, и на литературный хочется.

– А на технический?

– Не-а.

– Странно. Это в наше время так было. А сейчас ребята все технику любят. А ты – нет?

– Меня… общественная жизнь очень разжигает.

– Общественная?.. Ох, Дёмка, с техникой – спокойней жить. Учись лучше приёмники собирать.

– А чего мне – покойней!.. Сейчас вот если месяца два тут полежу – надо за девятый класс подогнать, за второе полугодие.

– А учебники?

– Да два у меня есть. Стереометрия очень трудная.

– Стереометрия?! А ну, тащи сюда!

Слышно было, как пацан пошёл и вернулся.

– Так, так, так… Стереометрия Киселёва, старушка… Та же самая… Прямая и плоскость, параллельные между собой… Если прямая параллельна какой-нибудь прямой, расположенной в плоскости, то она параллельна и самой плоскости… Чёрт возьми, вот книжечка, Дёмка! Вот так бы все писали! Толщины никакой, да? А сколько тут напихано!