Началось это как-то вечером, после того как мы посмотрели нашу заигранную видеокассету «Красотки» [4] , одного из любимых маминых фильмов.

Когда на экране погасли заключительные титры, она похлопала меня по руке и сказала:

– Я иду спать, Ричард.

Я посмотрел на нее, а она улыбнулась мне чуть ли не шаловливо – как те сексуально настроенные девушки с блестящими накрашенными губами, которых я видел, когда учился в старших классах школы. Ее похотливая улыбка была мне неприятна, потому что я знал, что ничего хорошего из этого не выйдет. И потом, это было совсем не похоже на маму. Мне предстояло теперь жить с незнакомым человеком.

– Почему ты назвала меня Ричардом? – спросил я.

Она нежно положила руку на мое бедро и, подмигнув мне, произнесла голосом девицы-кокетки:

– Потому что так тебя зовут, дурачок.

За все тридцать восемь лет, что мы знали друг друга, мама ни разу не называла меня «дурачком».

У меня в желудке начал стучать кулаками в стенку маленький сердитый человечек.

Было ясно, что дела наши плохи.

– Мама, это же я, Бартоломью, твой сын.

Я посмотрел ей в глаза, но она, похоже, не замечала меня. Как будто она видела что-то недоступное мне.

Я подумал, что она, наверное, превратила меня в Вас с помощью какого-то женского колдовства.

Что в ее уме Вы и я слились в одного человека.

Ричард Гир.

Бартоломью Нейл.

Мы.

Мама убрала руку с моей ноги и сказала:

– Ты красивый мужчина, Ричард, и я люблю тебя всю жизнь, но я не повторю своей ошибки. Ты сделал выбор и будешь спать на кушетке. До завтра.

После этого она практически взлетела по лестнице. Уже несколько месяцев она не двигалась так быстро.

Мама была в каком-то экстазе.

Ею, казалось, руководила некая высшая сила, как святыми с нимбами на витражах церкви Святого Габриэля. Ее безумие представало как нечто священное. Она чуть ли не сияние излучала.

Хотя все это несколько тревожило меня, я радовался, что мама ожила и была счастлива. А притворяться мне было нетрудно. Я всю жизнь притворялся. Это была игра, к которой я привык с детства, так что опыт у меня, несомненно, был.

И вот каким-то образом (как именно такие вещи происходят, знает, наверное, один Бог) со временем эта игра вошла у нас в привычку.

Мы оба начали притворяться.

Она притворялась, что я – это Вы, Ричард Гир.

Я притворялся, что у мамы все в порядке с головой.

Притворялся, что она вовсе не умирает.

Притворялся, что мне не придется жить без нее.

Все это, как говорится, прогрессировало.

К тому времени, когда мама переместилась на кровать в гостиной, где рука ее была проткнута катетером, через который подкачивался морфий для обезболивания, я играл роль Ричарда Гира двадцать четыре часа в сутки, даже когда она была без сознания, потому что так мне легче было увеличивать дозу морфия всякий раз, когда на ее лице появлялась гримаса боли.

Для нее я был теперь не Бартоломью, а Ричардом.

И я решил стать Ричардом на самом деле и дать Бартоломью заслуженную передышку – если для Вас есть в этом какой-то смысл, мистер Гир. Бартоломью уже почти сорок лет сверхурочно работал ее сыном. Если иметь в виду его чувства, то можно сказать, что с Бартоломью содрали кожу, отрубили ему голову и распяли вниз головой – как его тезку-апостола [5] , согласно легендам, только метафорически, конечно, – и в современном мире.

Стать Ричардом Гиром было для меня все равно что накачать мозги обезболивающим морфием.

Когда я был Вами, я преображался, был увереннее в себе, чем когда-либо прежде, лучше владел собой.

Служащие хосписа участвовали в этой мистификации. Я настоял на том, чтобы они называли меня Ричардом, когда мы были у мамы в палате. Они смотрели на меня как на чокнутого, но делали, как я просил, потому что им за это платили.

И за мамой они ухаживали только потому, что им платили. Я не питал иллюзий, что их действительно заботят наши дела. Они поминутно доставали свои мобильники, чтобы посмотреть, который час, а в конце смены надевали пальто с такой радостью, будто отправлялись на какую-то необыкновенную вечеринку, будто это все равно что переместиться из морга прямо на церемонию вручения «Оскара».

Когда мама спала, служащие хосписа иногда называли меня мистером Нейлом, но если она просыпалась, я становился Вами, Ричардом, – они выполняли мою просьбу, потому что страховая компания платила им. Они даже обращались к нам очень официально и уважительно.

– Что мы можем сделать для вашей мамы, Ричард? – спрашивали они, когда она просыпалась. Они никогда не называли меня мистером Гиром, что меня вполне устраивало, потому что Вы с мамой с самого начала обращались друг к другу по имени.