Она находит в холодильнике половину шарлотки и начинает есть прямо из той же тарелки, сначала выковыривая яблоки ложкой, потом руками берет корочку. Тодд тоже не позвонит. Не проверит, как она, не скажет, что скучает. Ей это откуда-то известно наверняка, и с этим знанием приходит ощущение некой непреодолимости, словно знаешь, что птицы обязательно улетят перед бурей. Двадцать лет назад между ними вспыхнула страсть, их любовь была похожа на ракету, вышедшую на орбиту. В последнее время сила ее инерции стала угасать, и Джоди все никак не может примириться с этим ужасным фактом. Ей зачастую кажется, что прожитые годы сложились гармошкой, сжавшись, сделав далекие воспоминания ближе.

На втором свидании они ходили смотреть «Жестокую игру» [6] , после чего еще какое-то время стояли около кинотеатра, обсуждали фильм, шаркали ногами, подтрунивали друг над другом, смеялись. Второе свидание – это совершенно отдельная территория, энергетическое поле со своими собственными законами и условиями. К третьему свиданию что-то уже становится понятным, первое же – явный эксперимент с неизвестностью. А второе свидание, как раз между ними, скорее похоже на минное поле, по которому идешь на ощупь, испытание, полное больших надежд и дикого скептицизма. Второе свидание – это обоюдное и откровенное признание интереса друг к другу, с учетом того, что в любой момент все еще можешь получить по носу и что ничего друг о друге непонятно, одни лишь предположения. Второе свидание – это море неопределенности, в котором либо выплывешь, либо потонешь.

Это был нетеплый вечер; весна только началась. Тем не менее, люди уже смотрели на прогноз погоды с оптимизмом и не кутались так, как следовало бы. Джоди с Тоддом не были исключением – она в джемпере, он в толстовке – так что они пошли куда глаза глядят, без особой цели, просто решив, что надо заскочить куда-нибудь поесть, и вскоре они шагали уже по инерции, вперед и вперед, как под гипнозом, выйти из которого у них не хватало сил. По Мичиган-авеню на юг, зашли в парк, вышли из парка, потом развернулись и пошли обратно через Луп. Они не взялись ни за руки, ни под руки, но сразу же приступили к делу, к неотъемлемому пункту второго свидания – начали делиться маленькими секретами о себе.

– Я в детстве был толстый, – признался он на мосту.

– Наверное, не очень, – Джоди просто не могла себе этого представить.

– Меня в школе обзывали Пузаном.

– Ого. И долго ты был таким? – наверняка не очень.

– Да лет до двенадцати-тринадцати. Как раз тогда я начал тачки угонять.

– Ты угонял машины?

– Наверное, зря я это сказал.

– Но ты же их не воровал.

– В каком смысле?

– Ну, съездил, куда нужно, поставил на место.

– Вообще-то, нет.

– Но ты же, ну, не разбирал их и не продавал на запчасти.

– Нет, это точно нет. Я просто врубал музыку и катался. Друзей возил, девчонок. Делал вид, что я богатый ублюдок, у которого все есть.

– А ты когда-нибудь попадался?

– Ни разу. Я везунчик, наверное.

Джоди его себе таким вообще не могла представить. Было в нем нечто такое, как сказать… на ум пришло слово «величественное»… из-за чего невозможно было принять столь неожиданный образ его юности. Пришлось немного подкорректировать восприятие.

– Когда я была маленькой, – рассказывала она, – мои родители, бывало, не разговаривали друг с другом. Однажды это затянулось на целый год.

– Как такое вообще возможно?

– Ну, вообще они разговаривали. Но не друг с другом. А так, словно рядом никого нет или есть только мы, дети, а потом началось: «Джоди, передай отцу, что ему надо бы постричься». А он, естественно, в той же комнате и все слышит.

– И ты передавала?

– Хоть это и глупо, но в большинстве случаев – да, я повторяла ее слова. Наверное, была слишком мала и не понимала, что можно в это просто не лезть.

– Похоже, они сильно друг друга ненавидели.

– Иногда казалось, что так. Но временами все шло просто отлично.

– У моих хотя бы всегда было одно и то же, – сказал Тодд. – Он на нее наезжал, она зажималась. Всегда так.

– Неожиданно, – Джоди сильно удивилась и полезла в сумочку за бальзамом для губ, еще раз откорректировав в голове его образ. – Тебя он тоже обижал?

– Не особо. Меня, как правило, просто игнорировал.

– А чем твой отец занимался?

– Работал в парке. По сезону. А зимой почти все время сидел дома. В подвале. У него там было кресло и заначка. Мы слышали, как он там бормочет, знали, что к ужину он будет уже пьяный, и ходили на цыпочках, молясь, что он там заснет и сегодня уже не выйдет.

– Похоже, нелегко тебе пришлось, – говорит Джоди, и его образ еще больше меняется.

– Это было давно. Он умер. Их обоих уже нет, – Тодд остановился, чтобы завязать шнурок, в такой холод спина гнулась плохо.

– В моей семье, наверное, самым неприятным было притворство, – продолжила она. – Ну, то есть большую часть времени все шло хорошо, но даже когда начинались какие-то разногласия, отец все равно ходил на работу, мама готовила ужин, мы вместе садились за стол, они расспрашивали нас, детей, о том, что было в школе, а потом ложились в одну постель. Но все молчали. Делали вид, что ничего не происходит.