–  А картины?

–  Рогожин передал нам полное право распоряжаться представленными на выставке работами, подписал официальную бумагу… ты же прекрасно знаешь!

–  «Нимфу» он хотел оставить себе.

–  Это была устная договоренность!
– раздраженно возражал Чернов.
– Устная! Никто не докажет.

Федор Ипполитыч налил себе полную рюмку коньяку, выпил, не закусывая.

–  Я все понимаю, - сказал он.
– А на сердце тревожно. Как вспомню этого Геннадия, аж мороз идет по коже.

–  Он ничего не заподозрил, - Чернов больше успокаивал себя, чем Шумского.
– Велел упаковать картину, положил в машину и увез.

–  Мы еще не знаем реакции Фарбина.

–  Он же вообще не видел оригинала! Не нагнетай, Федя, умоляю тебя!

Анисим Витальевич ощущал нарастающую головную боль. Ну вот, начинается приступ мигрени! Боже, как ему все надоело! Уехать бы в глубинку, в провинцию… в какие-нибудь забытые всеми Ключи, жить по совести, ходить на рыбалку по утрам, топить печь, париться в деревянной баньке. Хотя бы месяц отдохнуть от суеты, от необходимости лгать, изворачиваться, хитрить…

–  Как же он тогда захотел купить картину, которую ни разу не видел?
– прервал воображаемую Черновым идиллию Федор Ипполитыч.
– Это странно, Анисим. Отвалить такие деньги за… кота в мешке!

–  Это для тебя названная сумма - деньги! И для меня. Для нас, нищих! А для Фарбина стоимость картины - копейки, о которых он лишний раз и не вспомнит. Просто поручил Геннадию выбрать полотно на свой вкус, тот и заприметил «Нимфу».

–  Дай-то бог…

Телефонный звонок заставил обоих подпрыгнуть.

–  Это сыщик, - прошептал Анисим Витальевич встревоженному Шумскому.
– Не паникуй. Ты действуешь мне на нервы!

–  Господин Чернов, у меня к вам вопрос, - говорил тем временем по телефону Всеслав.
– Вы, когда выбирали работы для выставки Рогожина, не заметили у него в мастерской или среди домашних вещей бронзового зеркала под старину?

–  Нет. Впрочем… какое-то зеркало висело на стене.

–  Я имею в виду ручное зеркало, каким пользуются женщины, из отполированной бронзы, - уточнил Смирнов.

–  Из бронзы?
– удивился Анисим Витальевич.
– Кажется, ничего подобного я не видел. Судя по вашему описанию, вещица мелкая, я мог не заметить. А что?

–  Пока не знаю.

Чернов прерывисто дышал в трубку, молчал. Сыщик ничего больше не добавил и попрощался.

–  Ну, что?
– нетерпеливо спросил Федор Ипполитыч, когда хозяин «Галереи» положил трубку.
– У него есть новости?

–  Похоже, что нет. Спрашивал про какое-то бронзовое зеркало. Не было ли его среди вещей Рогожина? Ерунда…

Зеркала Шумского не интересовали, и он плеснул себе еще коньяку.

–  Чем он вообще занимается, этот Смирнов?
– выпив, недовольно пробурчал Федор Ипполитыч.
– Может, дать ему отбой? Рогожин умер и похоронен. Какая разница, почему? Если его даже убили, нам-то что? «Нимфу» мы благополучно продали… - Он перекрестился.
– Нечего копаться в чужой грязи. Нас это не касается.

–  Не-е-ет, дорогой Феденька, - возразил Чернов.
– Мы ведь не знаем, кто и по какой причине расправился с Саввой. А вдруг убийца и до нас доберется? И про Фарбина не мешало бы собрать информацию. Пригодится! Что за благотворитель такой, скрывающий свое имя? Просто богатый чудак? Сомневаюсь.

Шумский, который пил не закусывая, изрядно опьянел. Он посмотрел на Чернова осоловевшими глазами, громко икнул. Анисим Витальевич брезгливо скривился, забрал со стола вторую недопитую бутылку.

–  Хватит! Не стоит доводить себя до поросячьего состояния, милый Федя. Мы еще не закончили с выставкой «Этрусские тайны». Как ты собираешься разговаривать с покупателями в таком виде?

Шумский снова икнул, на этот раз деликатно прикрывая рот ухоженной, пухлой рукой.

Пока компаньоны продолжали выяснять отношения, господин Смирнов связался с Колей Зыковым, участковым милиционером из Лозы. Тот вчера праздновал день рождения тещи и сегодня сидел в душном кабинете, изнывая от изжоги и головной боли. Он долго не мог понять, чего от него хочет некто Всеслав Смирнов.

–  Я по делу Рогожина, - напомнил сыщик.

–  А-а-а-а-а… так нет никакого дела!
– раздраженно ответил Зыков.
– Закрыли дело. Так-то, дорогой товарищ!

Если бы в отделении милиции был холодильник, настроение участкового могло бы быть лучше. Ледяная минералка облегчила бы его мучения, а так Николаю приходилось с отвращением пить теплую воду, от которой к горлу подкатывала тошнота. Тут не до вежливости. Эх, рассольчику бы сейчас хлебнуть из бочечки, из погребка тещиного! А не отвечать на глупые вопросы московских бездельников. И что им дался этот художник?!