Я уже полностью проснулся и знаю, что она права. Это не по-настоящему. Данный кошмар – мозаика из моих худших страхов. Но мое воображение укутывает себя в это одеяло ужаса каждый раз, когда я засыпаю. Мне не удавалось проспать больше двух часов вот уже несколько недель.

Когда сердце замедляется до нормального ритма, вижу, как мама растирает запястья. Я мог сломать ей руки.

– Прости, что сделал тебе больно. Я не хотел.

– Все в порядке. – Она печально смотрит на меня. – Как бы я хотела избавить тебя от того, что тревожит твои сны.

Вот только прошлое не сотрешь. Я сам выбрал для себя такую жизнь.

У меня не было благородных причин записаться в морпехоту. Я сделал это не для того, чтобы защищать свободу Америки, меня не побудила террористическая атака 11 сентября. В то время я учился в средней школе, и для меня не существовало ничего важнее звонков, оповещающих о конце уроков.

Я поступил в армию в основном из-за желания сбежать от отца, который превращал мою жизнь в ад после моего ухода из футбольной команды в конце десятого класса.

Я ненавидел футбол. Не потому, что плохо играл или не получал удовольствия, а потому, что он завладел моей жизнью. Папа записал меня в юниорскую лигу в возрасте пяти лет. Пока другие дети учились ездить на двухколесных велосипедах, я тренировался принимать мяч. Когда был помладше, мне нравилось, ведь игра есть игра, однако став постарше, возненавидел оказываемое на меня давление. Ненавидел чувство, словно тебя пропустили через мясорубку, после того, как отец раскритикует записи моих матчей. Но особенно ненавидел то, что практически при каждом упоминании обо мне – в газетах, спортивных комментариях, сюжетах местных новостей – упоминали его. Я не был просто Трэвисом Стефенсоном. Я был сыном Дина Стефенсона, бывшего игрока команды Грин-Бэй Пэкерс. В десятом классе он начал поговаривать о скаутах и университетских командах, а я лишь думал о том, как буду вынужден жить мечтой отца. Так что, когда сезон подошел к концу, я ушел из команды. Папа взбесился, а я превратился в пустое место.

В день своего восемнадцатилетия (три дня спустя выпуска из школы) я направился в офис рекрутского набора в морпехоту и подал заявление о приеме. В общих чертах. Процесс более сложный, чем простое списание своей жизни на волю Корпуса морской пехоты США, только результат тот же: четыре года действительной службы, четыре года в боевом запасе. Может, мало смысла в желании сменить существование, в процессе которого мне в лицо орали тренеры, на орущих в лицо инструкторов строевой подготовки, но я решил, особой разницы не будет. За исключением того, что в корпусе новобранцев я перестану быть сыном Дина Стефенсона, бывшего игрока команды Грин-Бэй Пэкерс. Просто буду собой.

Мама заплакала, когда я рассказал ей о своем решении. Для нее служба означала неминуемую смерть в чужой стране. Она умоляла меня поступить в государственный колледж Эдисон вместо армии.

– Знаю, у тебя не самые блестящие оценки, – сказала мама тогда. – Но ты можешь изучать базовые предметы, пока не определишься со специализацией. Пожалуйста, Трэвис, не делай этого.

Отец лишь долго смотрел на меня, сжав губы в тонкую линию. Знакомое выражение. Припасенное специально для меня. В его мире, где победа – все, ему не нужен ребенок, отказавшийся от игры. Если бы я выбрал другой спорт, возможно, он бы меня простил. Я не выбрал, он не простил.

Отец трескуче рассмеялся.

– Помнишь мотоцикл, который ты собирался отремонтировать? Или группу, которую хотел организовать со своими друзьями? Или, подожди… как насчет перспективной футбольной карьеры, к которой ты отнесся как к мусору, а не как к Божьему дару? Как думаешь, Трэвис, долго ты протянешь в подготовительном лагере, прежде чем захочешь уйти из армии? Тебе не хватает дисциплины, необходимой морпеху.

Словно он больше моего знал, каково служить в армии. Три недели спустя я уехал и не вернулся. До сих пор.

Сейчас могу признать – это было не самое умное из моих решений, однако мне не хотелось идти в колледж, к тому же я не предполагал, что отправлюсь в Афганистан стразу после пехотной школы. Думал, меня припишут к базе или отошлют в Окинаву. Дело в том, что я хороший морпех. Здесь я добился больше успехов, чем во всех остальных своих начинаниях. Поэтому, несмотря на некоторые экстремально дерьмовые моменты службы, я не сожалел о своем выборе.

– Трэв. – Мама стучит в дверь ванной, в то время как я застегиваю последнюю пуговицу рубашки в бело-голубую полоску, которую нашел в шкафу. Она либо принадлежит Райану, либо мама купила ее до моего отъезда, надеясь, что я буду носить. Рукава натягиваются на локтях, когда сгибаю руки. Вот только мне приходилось носить один комплект камуфляжной униформы все семь месяцев. Мое чувство стиля атрофировалось. – Ужин через пять минут.

Стираю пар с зеркала. Я так давно на себя не смотрел, что собственное лицо немного меня удивляет. Такое ощущение, будто вижу незнакомца. Кого-то, кто меньше, чем я представлял, хотя далеко не маленького. На парне в зеркале нет военной формы или брони. Без них я тоже сам не свой.

В холле меня встречает аромат ростбифа. Клянусь, если бы передо мной стояла голая Пэйдж, умоляя вновь сойтись, я бы прошел мимо нее, чтобы добраться до стола. Самое близкое подобие домашней кухни нам удалось попробовать, когда солдаты из Афганской национальной армии зажарили на огне целую козу, которую мы съели с местным блюдом из риса и афганским хлебом. Пару раз пробовали курятину с деревенских базаров, но в основном ели ИРП. То есть, готовый сухой паек. Или, как мы его называли – едва съедобный паек.