— Какую работу? — задумался Серега.

— А хрен его знает, мужик-то смурной.

— Эй, работнички! — гаркнул Семен Семеныч Гузь.

Женские кожаные пальто привезли. В длинных гробоподобных коробках. Мы с Серегой перекидали на стеллажи за милые глазки. И от физического труда стало на душе полегче, а то Серега меня совсем запугал. Вячик-то уже кажется натуральной зверюгой. Когда мы сели это дело перекурить, я спросил:

— А как Семен Семеныч к нему?

— Заискивает.

— Это с чего ж?

— Видал, какие рядом склады? У Гузя верхнее образование. Он мечтает заделаться управляющим всем складским комплексом. А от Славкиного папаши многое зависит.

— Так, карьерист, — задумался я.

— Ты, Фадеич, мужик неплохой, хотя и старик.

— Не любишь стариков?

— Я терпимо отношусь, а Славка давить их готов.

— Таких, как этот Славка, выпускать надо к людям в наморднике.

— Из-за стариков?

— А знаешь, кто не любит стариков? Хапуги.

— При чем здесь хапуги?

— При том. Хапуга, по-научному — мещанин, привык все хапать. И ему кажется, что он и молодость себе хапнул. Вроде дефицита. А старик вроде бы хапнуть не сумел. А коли так, то плюй на старика, как на прошлогоднюю моль.

— Ну и злой ты, Фадеич.

— Будешь злой, коли напарник дурной.

Злой ли я? Добрый ли? Несуразные вопросы, молодого парня достойные. Потому что зло-добро вроде перевертыша — это как глянуть. Они, между прочим, друг без друга не ходят, наподобие пары колес на одной оси.

Да хоть бы и злой. Еще надо разобраться, что это такое. К примеру, в газетах пишут: «На злобу дня». На злобу, а не на радость. И правильно делают, поскольку закавыка не в самой злости, а в том, против чего она бушует. Коли против негодного, так дай бог ей сил, злости-то. Между прочим, злость — чувство здоровое. Это не горе, от которого и помереть можно. А от злости только аппетит прибывает.

Теперь всюду о добре говорят, поскольку мода. Допустим, вопрос: «Что вы ставите выше всего в жизни?» Ответ: «Доброту». Да я и сам с профессором, на эту тему препирался. Однако пришлось мне в жизни встретить немало людей, которым наша всеобщая доброта вышла боком. Вернее, они ее приспособили умеючи. Посему и пили, и работали спустя рукава, и эгоистами жили, и судьбы детей корежили, и в равнодушии глохли… Идти к ним с добротой? Да не добра им надобно, прости господи, а зла. Им зло пойдет на пользу, зло! Чтобы тряхануло, перевернуло да заново на путь истинный поставило.

Вот и перевертыш — зло коснулось и добром обернулось.

Если у кого есть подозрение насчет моей личной злобности, то будьте здоровы. Поскольку всему народонаселению желаю счастья. Однако по земле еще ходят такие паршивые людишки, о коих скажу откровенно: хочется мне, чтобы они шли-шли да споткнулись.

Взять хотя бы склад. Чудеса в решете, а сверху тряпочка. Ведь мы с этим Вячиком даже не обозвались. Однако произошел переполох из-за пары блох.

Утром Семен Семеныч Гузь меня спрашивает внушительно:

— Что там у вас со Славиком?

— Коробка одна со шляпами упала…

— Ну и что?

— На мою лысину, — добавил я с уточнением.

— Почему ж он на тебя жалуется?

— Обидно ему, что я жив остался.

Семен Семеныч глядит на меня неодобрительно. Это я по трубочке вижу, которую он сложил пухлыми губами. Между прочим, когда он вникает в свои накладные, то губы тоже сворачивает. И можно судить, по душе ли ему товар.

— Николай Фадеич, что ты должен делать на склада?

— Круглое катить, плоское тащить, а вертикальное класть горизонтально.

— Вот и действуй, а смуту в коллектив не вноси. А то…

— Что?

— Расстанемся по сокращению штатов.

Язви его в пупок, захотелось и мне сложить губы трубочкой. Правда, у меня она такой жирной бы не вышла. Заместо трубочки предложил ему байку послушать — мне один мужик иногородний рассказал.

— Работать надо! — разозлился Гузь, как индюк какой.

— Да она коротенькая…

…Баечка с тем мужиком произошла. Надо было сократить в конторе одну единицу за ненадобностью. Стали думать да решать. Иванова нельзя — сродственник самого. Петрова нельзя — анонимщик, жалобами запрудит. Сидорова нельзя — хулиган, еще морду где набьет. Салазкина нельзя — дрянцо человек, на все способен… И так далее и в том направлении. Дошла очередь до этого иногороднего мужика. Человек хороший и порядочный, жаловаться не будет, специалист первый сорт, куда хочешь его возьмут… И сократили. Ну?

Есть люди, которые прямых речей не признают, а подавай им намеки. Для таких моя баечка — что для музыканта балалаечка. Не знаю, чего кладовщик из нее понял, только сердитую трубочку распустил при помощи некоей улыбки. И голосом, которого я и не подозревал, — мягоньким, как свежая ветошь, — проворковал:

— Фадеич, работой твоей я доволен. Но не приставай к Славке.

От такой постановки вопроса у меня в носу засвербило. Это надо ж так носиться с парнем, и только потому, что он сынок туза.