Утром девушка вернула коробку Лутцу.

– Это не живое. Мне нужен Зигфрид, а не это. Любовь, а не механика, – стараясь быть любезной, проговорила Наташа.

– Я понимаю, – вздохнул несчастный отец. – Это холодное, да?

– Да. Холодное. Не живое, – нетерпеливо повторила девушка, желавшая скорее избавиться от подарка.

Оставшееся время они куда-то ездили, смотрели достопримечательности, ходили по магазинам. Родители стремились накупить Наташе кучу дорогущей одежды, всякие бессмысленные вещи, которые могли бы подарить радость, если бы был жив человек, к которому она так стремилась.

Приглядываясь к немецкой жизни, Наташа убеждалась в том, что нравы и привычки их народов имеют ряд серьезных несходств. Например, в доме у Бруны и Лутца был бассейн. А она как раз обожала плавать. По утрам перед завтраком она проплывала раз десять туда и обратно и выходила из воды бодрая и полная сил. Однажды к ней присоединилась и Бруна. Она подошла к бортику в халате, скинула его и оказалась совершенно голой. Наташа потупила взор.

– Ты зря в купальнике плаваешь. Зачем? Гораздо приятнее так, – спокойно произнесла хозяйка дома, спускаясь по ступеням в воду.

И тут показался Лутц. Тоже совершенно голый! Спокойный такой. Как будто так и надо! Плюх в бассейн! И поплыл.

Ничего себе развратники, подумала тогда Наташа.

– Ты стесняешься? – спросила ее потом Бруна.

– Да, – ответила девушка, – у нас так не принято. Я не смогу.

– Хочешь, мы тоже будем плавать в купальниках? – участливо предложила мать Зигфрида.

– Вы делайте, как вы привыкли. А я буду – как я, – сказала тогда Наташа.

Но родители с тех пор при ней голышом не плавали.

То, что это был никакой не разврат, Наташа поняла, когда они ездили по всяким курортным местечкам, останавливались в отелях на водах. И всегда немцы плавали голышом. И никто не краснел, не стыдился, не убегал в ужасе. Такие традиции. Они проще относились к своим телам, без смущения. Наташа, обогащенная опытом путешествий, понимала теперь, что и тот странный подарок сделан был от души и чистого сердца, с искренним желанием доставить удовольствие. Ну, разные мы в этом, что поделаешь!

Перед ее отлетом домой супруги торжественно показали свои завещания. По ним выходило, что тот из них, кто покинет этот мир первым, оставляет все имущество живому партнеру. А после смерти этого одинокого человека все, чем они владели при жизни, достанется ей, Наташе.

– Да мне не надо! – отказывалась она. – Зачем вы?

– А больше некому, – отвечали Лутц и Бруна, – и нам радостно сознавать, что все достанется тебе. Нам жаль, что ты решила уехать. Но это можно понять. И все же – навещай нас.

– Конечно! Обязательно, – обещала Наташа, – и ничего мне не надо, никакого имущества. Зачем?

Она с тех пор вот уже десять лет навещает этих одиноких людей в годовщину гибели их сына. Всегда одна. Мужу она ничего не рассказала о своей первой любви. Чего ради рассказывать? Это умерло и похоронено, глубоко-глубоко. И в институте никто так и не узнал о ее несостоявшейся свадьбе. Хорошо, что она тогда решила сообщить все задним числом. Как чувствовала. Знают о той беде только пятеро: Наташа и родители с обеих сторон.

К окончанию института она вышла замуж за этого своего нынешнего красавца. Он долго ее добивался, просто проходу не давал. Обещал вечную любовь. И она поверила. А ведь много было ухажеров, много других возможностей. Но этот был так убедителен! Сама в итоге увлеклась. И сама себе сказала: вот с ним и буду вместе – на всю оставшуюся жизнь. И вот оно как оказалось в итоге.

– А может, еще простишь? Может, он и не уйдет, когда ты ему о своем решении скажешь? – предположила Варя.

– Нет. Не прощу. И с ним не останусь. Кому как, а по мне, предательство – самая мерзкая штука. Вранье и предательство. Даже думать о нем не могу как о человеке. Все. Чужой и чужой. Отрезало. Ты бы видела эту картинку там, в ресторане, тогда бы и вопросов мне таких не задавала. Это же невозможно пережить. Вон Анна Каренина: просто так, из-за подозрений, что мать Вронского хочет его на ком-то там женить, что он ее разлюбил, занервничала до того, что под поезд бросилась. А мы теперь что? Железные? Мы даже в обмороки падать разучились. Сдерживаем эмоции. Так и эмоций вообще не останется. Никаких. А он пусть знает, что за все в жизни придется отвечать. И что любая ложь всплывет. Дерьмо не тонет. Именно поэтому оно и оказывается вечно на виду. Это тоже надо учитывать.

– А скажи, Зигфрид тебе снился потом? – с интересом спросила Варя.

– Много раз.

– И как? Хорошо или плохо? Просто я как-то слышала, что если хорошо снится покойник, значит, нет у него обиды на того, кому он снится. А если что-то плохое во сне, значит, сердится он на что-то.

– Не на что ему на меня сердиться, – покачала головой Наташа. – Приходил в снах, да… Знаешь, первый сон был очень яркий. Это еще там, у них в доме. Недели через две после его гибели. Мне приснилось, что я стою перед огромным, не обхватить, дубом. Я в старинной одежде, волосы по плечам. И вижу его, Зигфрида. Он в кольчуге, с мечом. Ну, примерно как наш Илья Муромец из «Трех богатырей» в Третьяковке. То есть – лицом Зигфрид, а одет как русский богатырь. И у него с меча кровь стекает. Прямо ручьем. И я ему говорю: