Старая история… Действительно старая. Забытая и пережитая. Я высмотрел Лену на первом курсе – тонкая, неуверенная в себе, растерянная девочка из предместья, она была так не похожа на бойких девчонок из нашей компании. Я же был на четвертом – взрослый, снисходительный молодой человек, без пяти минут финансист, меня уже пригласили работать в приличный банк, и будущее мое было вполне предопределено. Я присматривался к ней, мне нравились ее старомодность, понятия о приличиях, даже язык – без сленговых ненормативных словечек – был старомоден и тоже приличен. В ней была та основательность, которую серьезный и понимающий человек ищет в жене. Но не только это, конечно. Она была беззащитной… Лиска тоже была беззащитной, но по-другому – она не подозревала о своей беззащитности. А Лена, как вьюнок, искала опоры – неосознанно и ненамеренно, скорее всего. Такие, как она, всегда зависимы. Мне хотелось защитить ее, она трогала меня своей… цветочной хрупкостью, я боялся причинить ей боль, обидеть. И поцеловались мы только через две недели, а не в тот вечер, когда я впервые позвал ее в кино.

Казимир пропустил начало романа – его курс вкалывал на картошке. Разобравшись, что к чему, по приезде, он стал отпускать ядовитые замечания по поводу вечных девственниц из предместья и бледных немочей. Я, взбешенный, закатил ему оплеуху. Мы подрались. Нас разняли. Казимир, размазывая кровь по лицу, смотрел на меня с ненавистью. Я жалел, что не сдержался.

Короче, он отбил ее у меня. Я помню свою растерянность, я ничего не понимал – она вдруг стала сторониться меня, избегать, отказываться от встреч, прятала глаза. Я сходил с ума, пытался выяснить отношения, требовал, просил, однажды заплакал. Да, да, было и такое! Следил за ней, но Казимир был осторожен как дьявол. По ночам я метался на раскаленных простынях… Ни с одной женщиной ни до, ни после я не испытывал того, что испытывал с Леной. Близость с ней была как ожог. Я подыхал от ревности, но отказывался верить, что у нее кто-то есть – это не укладывалось в моей бедной голове. Раскрыла мне глаза моя однокурсница, заметив как-то, что мы по-братски делим одну… Она залепила неприличное словцо, и я будто прозрел. Вспомнилась торжествующая физиономия брата, то, что он вовсе не дулся за расквашенный нос, его кривая ухмылка заговорщика при взгляде на меня, и самое главное – он больше не отпускал шуточки насчет телок из предместья.

Я бросился к Казимиру – и он, раздувая ноздри, вмазал мне с садистским удовольствием, что они с Леной… «Они с Леной»! Я озверел. Мы снова подрались, что было ему только на руку. Я оказался невменяемым и неуравновешенным типом, чуть не психопатом, от которого нужно держаться подальше.

На их свадьбу я, разумеется, не пошел. Перевелся на вечерний, стал работать. Взял ссуду и купил скромную однокомнатную квартиру – в родительской мне места не было. И расстался с Казимиром на годы. Мама переживала и пыталась нас мирить, отец не вмешивался – понимал меня и жалел, я всегда был его любимцем. А однажды сказал: «Поверь, сынок, когда-нибудь ты будешь ему благодарен!»

Понял я это, когда отца не стало. И сейчас, глядя на сидящую передо мной женщину, которая ничего, кроме скуки и раздражения, во мне не вызывала, я в который уже раз вспомнил его слова.

Казимир делал ненастойчивые попытки восстановить отношения, но я был тверд. Я больше не хотел этого шалуна в своей жизни. Дорожки наши разошлись надолго. Мы встречались в доме родителей на семейных праздниках, я познакомил их с Алиской. Казимир даже однажды жил у меня с неделю, устав от семейной жизни, на которую, впрочем, никогда не жаловался. Сказал лишь, что она его достала. Лена держалась по-дружески. Сказала, что Алиса очень мила. Иногда она мне звонила – узнать, как жизнь. Старая подруга…

Когда умерла Алиса, брат ввалился ко мне пьяный, едва держась на ногах, с литровой бутылкой водки, и сказал, глядя на меня своими круглыми глазами маленького Казимира:

– Прости, брат! Ну, сволочь я, согласен! Подонок! Хочешь, дай мне в морду! На, бей! – Он подставил лицо, и я дал ему щелбан в лоб, как когда-то в детстве, после чего он с ревом бежал жаловаться маме. – Еще! – потребовал он.

Я сгреб его за ворот куртки, потащил на кухню. Он со стуком поставил на стол бутылку, упал на табурет.

Я был рад ему. История та уже давно выветрилась и забылась. Я был полон новой боли, и мне очень кстати пришлось его плечо. Мы надрались тогда, как пацаны-малолетки. Я глушил боль, глотая стакан за стаканом, и был благодарен Казимиру. Он, обнимая меня и похлопывая по спине, повторял:

– Ну, чего ты, братуха, все об… ораз… – Он никак не мог выговорить слово, а я все не мог понять, что он пытается сказать. Ему наконец удалось произнести раздельно, по складам: – … Об-р-ра-зуется! Все еще будет… вот увидишь… чесс… слово!

Я заливал в себя водку, чувствуя его теплую руку на спине, слушая вполуха его бормотание, и меня, кажется, стало отпускать. Разжался жесткий кулак внутри, разверзлась пустота, и резко защипало в глазах. Утробные, какие-то животные, страшные звуки исторглись из моей гортани.

– Поплачь, поплачь… – бубнил Казимир, наливая новый стакан. – Сейчас полегчает… бывает, жизнь… она, брат… такая! Давай, не стесняйся… ты крутой, я знаю, я против тебя говно… всегда был… ты… я тобой всегда восхищался… ты пра-а-а-иль-ный, а я – ш-шелупонь! Засранец! Против тебя… Если бы ты только знал, Артюша, как я тебя люблю!

Удивительно, мы сдружились после того случая. Нас потянуло друг к другу как магнитом. Мы словно поняли, что ближе и роднее у нас никого нет. Все, что нас разъединяло, казалось, ушло с возрастом.

Назвать удачной семейную жизнь брата не повернулся бы язык. Ему, желчному, раздражительному, острому на язык, нужна другая женщина – соперница, лидер, амазонка, с которой можно было бы со страстью скандалить и бросаться посудой. А Лена вечная жертва, тонкослезка, с ней неинтересно и скучно.