Опасность евреев, как и вообще еретиков, для христианства состоит в том, что они сомневаются в полномочиях Христа и этим ставят под вопрос эффективность церкви как глобальной коммуникативной системы мира. Как и в современных масс-медиа, Бог в теологии постепенно становится пустым знаком, а воздействие Послания оказывается исключительно медиакратическим эффектом, возникающим в результате деятельности служителей церкви. Поскольку коммуникативная система предполагает чистку тех, кто включен в ее циркуляцию, постольку время от времени папы приносят извинения обществу за нарушения, допущенные церковью в прошлом.

Гуманистами назывались интеллектуалы, состоявшие в переписке друг с другом. Известно также, что и роман – толстая книга – вырос из длинного письма. Поэтому гуманизм можно определить, как дружеское общение при помощи письма. Уже во времена Цицерона гуманистами называли людей, умевших пользоваться алфавитом, использовавших язык для воздействия на людей с целью их облагораживания. Первым важным посланием была греческая литература, а ее первыми получателями и читателями были римляне. Благодаря прочтению текстов содержание греческой культуры оказалось открытым для империи, а позднее и для всего европейского мира.

Дружба на расстоянии предполагает не только письма, но истолкователей. Без готовности римлян дружить с греческими авторами этих давних писем, без способности воспринимать соответствующие правила игры, предполагавшиеся письмами, эти тексты никогда бы не проникли в европейское культурное пространство. Эти проблемы снова повторились, когда дело дошло до рецепции римских посланий европейцами, говорившими на разных национальных языках. Во многом именно благодаря римской готовности читать греческие тексты мы сегодня можем вести речь на своем языке о гуманных вещах.

Оценивая эпохальное значение греко-римской письменной коммуникации, мы должны учитывать особенности отправки и получения философских текстов. Прежде всего, отправитель такого рода долгого дружеского послания не знал его получателя. Даже если речь шла о письме к далекому, но знакомому другу, философский текст писался с расчетом на большое количество безымянных и даже еще не родившихся читателей. (Когда являешься автором нескольких сотен такого рода опубликованных посланий, становится немного не по себе от того, что кто-то должен будет их читать.)

Ф. Ницше указывал, что письмо – это форма власти, превращающая любовь к ближнему в любовь к дальнему. Письмо – не просто коммуникативный мост между друзьями, отделенными друг от друга расстоянием, а сама операция разделения в европейской магии письма и есть «действие на расстоянии», целью которого является включение другого в круг дружеского общения. Ядром такого гуманизма является фантазм солидарности, осуществляемой на основе чтения. Для старого мира, до того как оформились национальные государства, членами такого сообщества являлись знатоки грамматики, ощущавшие себя элитой, оттого что они умели делать то, чего не умели делать другие, а именно читать и писать.

На основе письменной культуры в эпоху нового времени, в эпоху становления национальных государств, возникают специальные дисциплинарные учреждения, поддерживавшие письменную культуру в определенных рамках. Это прежде всего школы и гимназии, благодаря которым литературные стандарты согласуются с политическими. Теперь уже не только античные и христианские, но и национальные авторы образуют дружеский круг из публики благодаря письмам и романам, публиковавшимся в появившихся толстых журналах, благодаря лекциям в гимназиях и университетах, благодаря стремительно росшему книжному рынку. Не являются ли новоевропейские нации своего рода общественностью, публикой, объединенной дружескими чувствами к тому или иному художественному посланию? Во всяком случае, такое мнение возникает при чтении известной работы Ю. Хабермаса «Структуры и формы изменения общественности». Долг защищать родину для юношей и долг знать классиков литературы для молодежи обоих полов – вот что самое главное для гражданского общества, в рамках которого парадоксально соединяется как военная, так и гуманная добродетель. Именно об этом двуединстве военно-патриотической и просвещенной гуманности мечтают сегодняшние неоконсерваторы.

XIX в. был временем расцвета национального гуманизма. Его опору составляла филологическая элита, которая ставила своей задачей ознакомление современников с важнейшими посланиями истории. Власть учителя и филолога были связаны с привилегированными знаниями авторов, входивших в круг отправителей важнейших для человечества посланий. Субстанцией буржуазного гуманизма стала абсолютная власть принуждать юношей к изучению классиков, утверждать универсальное значение лекций. Сегодняшние буржуазные нации, и об этом все громче говорят культурантропологи, являются продуктами насильственного превращения того иного национального языка в государственный, они являются литературным, почтовым, коммуникативным продуктом, т. е. некой фикцией дружественности людей, входящих в круг знаний некоторых канонизированных авторов.

Если эпоха буржуазного гуманизма стала закатываться, то вовсе не благодаря декадентским капризам людей, которым надоели уроки национальной литературы. Эта эпоха подошла к концу потому, что искусство, описывавшее единство нации на основе любви к письму, хотя все еще институционально поддерживалось, но уже не могло обеспечить коммуникативный союз в рамках современного массового общества. Мы сегодня находимся в таком же положении по отношению к буржуазным гуманистам, как римляне к грекам. Греческие полисы были очень маленькими и могли уделять «заботе о себе», «пайдейе», все свое внимание. Речь идет о том, что помимо текстов необходимы были и гимназии, и институт наставничества, потому что тексты необходимо было уметь читать, воспринимать и понимать. Рим же стал огромной империей, в рамках которой письменная культура оказалась слишком дорогой и неэффективной. Поэтому театр и арена стали более эффективной формой сборки коллективного тела империи. «Хлеба и зрелищ» – этот лозунг означал поворот от вербальной культуры к визуальной. Была ли это бестиализация, как считали гуманисты?..