— Два десятка высших офицеров. В основном после тяжелых ранений, предварительно залеченных в госпиталях. Кстати, именно здесь оттаивал когда-то после подмосковных морозов сорок первого известный вам обер-диверсант рейха Отто Скорцени.

Услышав это имя, генерал заметно оживился и взглянул на корпуса «Горной долины» совершенно иными глазами. Для капитана не было тайной, что Власов внимательно следит за событиями, связанными с операциями Скорцени, и является его почитателем, причем уже далеко не тайным.

— Уверен, что санаторий будет гордиться этим, как всякий уважающий себя храм гордится мощами святого.

— Хорошо сказано, господин командующий. Уже гордится. Правда, злые языки утверждают, что командир дивизии «Дас Рейх» только потому и сослал сюда своего любимчика Скорцени, что хотел спасти от русской погибели. Слишком уж несолидной для фронтового офицера оказалась его болезнь!

— Об этом вскоре забудут, — решительно вступился за Скорцени генерал. — Как и о многом другом. А легенда о залечивавшем здесь свои раны «самом страшном человеке Европы», как называют его в прессе, останется.

Капитан задумчиво кивнул.

— Легенда — конечно… Эта война породит великое множество самых невероятных легенд, одной из которых неминуемо станет легенда о генерале Власове.

— О предателе Власове, — процедил генерал с такой горькой иронией, словно речь шла о ком-то другом, которого сам он просто-таки не мог терпеть.

— «Предателем» вы будете представать только в агитках коммунистов, а в сознании всех остальные — в ипостаси спасителя, человека, пытавшегося освободить народ от кровавого коммунистического ига. Со временем это вынуждены будут признать даже ваши лютые враги.

— Но со временем, — согласился с ним генерал.

— Что-то я не заметил, господин командующий, чтобы вы работали над мемуарами или хотя бы вели дневниковые записи.

— Я их действительно не веду.

— Напрасно. Лишив мир собственного видения цели Русского освободительного движения, вы, таким образом, развяжете руки его хулителям. А ведь миру важно будет знать, с какими мыслями вы сдавались в плен, какие цели ставили перед собой. Ваши дневники и мемуары определяли бы суть вашего образа.

— Его определяют мои поступки и дела.

— Почитатель «власовского движения» редактор газеты «Дас Шварце Кор» Гюнтер д’Алькен решительно не согласился бы с этим вашим утверждением.

— Следует полагать, что вы уже беседовали с ним? — оживился Власов.

— Понимая, что после войны эсэсовская газета уже вряд ли кому-либо понадобится, он намерен заняться книгоизданием, поэтому с издателем проблем не возникнет.

— Так говорили или нет? — настоял на своем вопросе командарм.

— Говорили, естественно. Гюнтер поинтересовался, пишете ли вы мемуары, ведете ли дневники, и я сразу же уловил, к чему он клонит.

— Через вас он хотел бы получить доступ к моим записям?

— Но не для того, чтобы делиться впечатлениями от них с СД, — поспешил заверить Власова капитан. — Вовсе не для того.

— Уверен, что он также поинтересовался, ведете ли какие-либо дневники вы, Вильфрид, — интригующе улыбнулся командарм. — Ибо кто, как не вы, имеете непосредственный доступ к русскому генералу.

— Поинтересовался, конечно.

— Ну, так договаривайте, договаривайте. Сами вы дневники эти «власовские» ведете?

— Кое-какие, самые поверхностные, — соврал капитан. — Только для того, чтобы ориентироваться в наших с вами ближайших планах и в распорядке дня.

— Опять недоговариваете, — покачал головой Власов. — Уж кто-кто, а вы ведете.

— Возможно, начну, прямо с сегодняшнего дня, — произнес капитан таким тоном, чтобы слова его смахивали на шутку.

«А ведь когда-нибудь скажут — здесь отсиживался во время генеральского путча в Берлине командующий РОА генерал Власов, — мелькнуло в сознании командующего. — Причем так и будет сказано: „Отсиживался“. Дескать, в это время одни генералы сражались, другие пытались совершить переворот в Германии, чтобы избавить свою страну от фюрера, а Власов в самый ответственный момент бежал сюда, чтобы отсидеться, дождаться, какая сила возьмет в Берлине верх. И по сути, все будет справедливо. Но должен же будет найтись человек, который и за меня тоже вступится. Должен. И кто знает, возможно, этим человеком как раз и станет капитан Штрик-Штрикфельдт?»

На одном из виражей дорожного серпантина машину основательно занесло, и генерал, ударившись головой о кузов, сочно, по-русски выругался.

— Вот что я обязательно стану записывать, так это трехэтажный русский мат. И когда-нибудь издам эти записи отдельной книгой, под названием «Избранная матерщина России».

— Не может ли случиться так, что в эти смутные дни рейха Скорцени тоже предпочтет отсидеться в этом горном гнезде? — вдруг спросил Власов. — Теперь уже не после московских морозов, а после «берлинской жары». Чтобы остаться не втравленным ни в какие события?