— И тогда окажемся самыми благоразумными людьми этой горной лагуны, — все с той же нарочитой серьезностью согласилась Хейди. — Хотя замечу: именно Мелитта называет вас «русский генерал генералов».

— «Генерал генералов»? Прекрасно. Так меня еще никто не называл.

— Введите этот чин в своей Русской Освободительной Армии, вместо чина генерал-фельдмаршала.

— Предложение следует обдумать. А пока что нас называют здесь «альпийскими счастливчиками». Имею в виду всех нас, кому удалось хотя бы две недельки отсидеться в этом горном Эдеме, в то время, когда вокруг беснуется война.

— Пусть каждый, кто позавидует вам, генерал генералов, испытает в своей жизни хотя бы часть того, что пришлось испытать вам, — неожиданно потянулась виском к его плечу Хейди. Причем получилось у нее как-то слишком уж естественно, доверчиво, по-семейному.

И голос вроде бы не тихий, но какой-то приглушенно-гортанный. Его приятно слышать, к нему хотелось прислушиваться, как к журчанию весеннего ручейка, едва пробивающегося сквозь тающие сугробы.

— Где именно погиб ваш муж?

По тому, как долго Хейди не отвечала, Власов определил, что вопрос явно не ко времени. Он вдруг вспомнил, что моральные устои, царившие в среде эсэсовцев и их семей, требуют, чтобы вдовы погибших хранили верность павшим воинам хотя бы до конца войны.

Генерал уже решил, что благоразумнее извиниться за бестактность и перевести разговор на что-то более понятное для женщины, привыкшей к бездумью курорта, но Хейди довольно холодно объяснила:

— Насколько мне известно, это произошло где-то на Восточном фронте. — Она вопросительно взглянула на русского генерала, словно вопрошала, не его ли солдаты повинны в гибели супруга, и уточнила: — В России.

— Этот проклятый Восточный фронт, — извиняющимся тоном пробормотал командующий.

— Впредь мы не будем говорить ни о фронте, ни о гибели моего мужа, — пришла ему на выручку Хейди. Она едва достигала плеча Андрея. К тому же во взгляде ее, в овале маленькой девичьей головки таилось нечто такое, что эту женщину хотелось погладить, как ребенка, и сочувственно приласкать. Сорокатрехлетнему генералу понадобилось немало твердости, чтобы удержаться от этого инстинктивного порыва.

— Вы правы, Хейди: впредь — ни о фронте, ни о гибели, — согласно кивнул Власов.

Они давно обогнули скалу и теперь медленно брели по кромке плато. Санаторий, с его постройками и озером, они осматривали отсюда, словно из поднебесья, с которого не хотелось спускаться.

Храня неловкое молчание, генерал и Хейди достигли гребня, за которым открывался небольшой, с немецкой аккуратностью распланированный городок. Отделенный от санатория каменным валом беззаботности, он жил обыденной провинциальной жизнью. Как и во все остальные города, туда приходили похоронки. Авиация противника, великодушно щадившая санаторное предместье «Горной долины», тоже не раз наведывалась сюда, о чем свидетельствовали черневшие в разных концах города руины.

— Вы живете на одной из этих улочек?

— Можно сказать и так. У нас там небольшой особняк, в котором осталась моя мать. С тех пор как я стала заведовать санаторием, мне отвели номер во флигеле, у второго корпуса. Разве Штрик-Штрикфельдт не говорил вам об этом?

— Обошелся, как видите, без подробностей.

— Странно. Выкрашенный в зеленый цвет двухэтажный флигель, что-то вроде отеля для медперсонала. Как вы думаете, общественное мнение санатория простит нас, если мы с матерью осмелимся пригласить вас к себе? — неожиданно спросила Хейди, на минутку останавливаясь и заглядывая генералу в глаза.

— Ему придется смириться с этим вашим желанием, — ответил Власов, а мысленно добавил: «Как и мне самому».

— Я того же мнения, — осталась Хейди довольна тем, сколь ненавязчиво ей удалось преподнести генералу это свое предложение. — В конце концов, у каждой женщины из обслуживающего персонала, как правило, есть любовник. Такова грешная жизнь святой обители, именуемой «Горной долиной».

— Такова жизнь вообще, где бы она ни теплилась.

В знак согласия Хейди озорно встряхнула неподатливыми кудряшками.

— Из рассказов Вильфрида вы представали куда более суровым и целеустремленным, чтобы не сказать «человеком не от мира сего».

— Подчиненные мне офицеры рассказали бы вам о вещах пострашнее, нежели умудрился поведать капитан Штрик-Штрикфельдт. Он попросту щадил вас, поскольку, как я понял, давно влюблен.

— Давно и безнадежно, — рассмеялась Хейди. — Настолько безнадежно, что даже не способен был вызвать ревности у моего мужа.

— Боюсь оказаться не более чувствительным к его страданиям, нежели ваш муж.

О Восточном фронте и похоронках на время было забыто. Как, впрочем, и о руинах притаившегося в горной котловине городка.

— Не говорите так, мой генерал генералов. Вы должны ревновать меня, должны сгорать от ревности.

— Постараюсь сгореть при первой же возможности, доктор Хейди, — вежливо склонил голову Власов, придавая великосветский лоск своей двусмысленности. — Кстати, я не знал, что капитан так давно знаком с вашей семьей, и уж тем более не догадывался, что он знал вашего мужа.