Однажды, когда Дила уже решила, что он не придет (это ее ни капельки не огорчило, слишком она была измучена толпой посетителей и тяжелыми подносами), вдруг послышались торопливые шаги, и в библиотеку вбежал Уитни Иверсон.

— Как хорошо, что я вас застал, — выпалил он и тяжело опустился рядом. — У меня потрясающая новость… — Вдруг он замолчал, рассмеялся: — Боюсь, впрочем, вам не покажется столь потрясающей.

Дила непонимающе посмотрела на Иверсона.

— В «Иэйл ревью» приняли мою статью. Я ужасно рад!

Он был прав. Диле ничего не говорило название журнала, но, видно, новость для него была страшно важной. Чутьем она поняла: это действительно успех и Уитни великолепен.

В сентябре сразу после дня труда погода прояснилась, а синева моря стала ярче, чем летом. Под голубым небом в облаках-барашках вода сверкала и искрилась, словно бриллианты, а скалистые утесы в лучах солнца казались выточенными из слоновой кости. Даже Дила призналась себе, что это похоже на чудо.

Уитни уезжал пятнадцатого; он сказал об этом Диле в библиотеке и спросил:

— Можно, я иногда буду вам звонить домой?

Увы, телефона у Дилы не было. В свое время Флора натерпелась от телефонной компании и не захотела связываться еще раз. Дила вспыхнула оттого, что ей пришлось соврать:

— Думаю, не стоит. У меня очень строгая мама.

Он тоже вспыхнул, покраснел, на шее налилось родимое пятно.

— Ну что ж, тогда я приеду повидать вас. Ведь вы еще будете здесь?

Ну откуда же ей знать, уедут они или нет, ведь он даже не сказал, когда именно намерен приехать. С нарочитой небрежностью она ответила:

— Надеюсь, что нет, — и беззаботно рассмеялась.

Очень серьезно он спросил:

— Но можно, по крайней мере, пригласить вас на прогулку, пока я здесь? Я покажу вам побережье, — неловко усмехнулся, как бы говоря, что вообще-то смотреть там нечего, и продолжил: — Дила, мне так хочется видеть вас, быть с вами, но здесь… Пойдут сплетни, разговоры, вы понимаете…

Дила не понимала. Она отказывалась понимать. Уитни лишь укрепил ее подозрения в снобизме: не хочет, стало быть, чтобы его видели с официанткой.

Дила слегка нахмурилась:

— Да, конечно, почему бы нет, — и подумала, что ей вовсе не хочется с ним встречаться. С Уитни Иверсоном покончено.

Однако на следующий день ей почему-то не сиделось в библиотеке: за окном дивная сентябрьская погода, да и старые журналы уже порядком опротивели. Выходя через дверь в конце веранды, она столкнулась с Иверсоном.

Он приветливо улыбнулся:

— Отлично! Как раз успеем прогуляться до прилива.

Дила хотела было возразить, что вовсе не собиралась никуда с ним идти, что просто хотела подышать свежим воздухом и что обувь у нее для прогулок совершенно не подходящая. Но ничего этого не сказала и пошла за ним по желтеющей траве к утесу.

Уитни привел ее в совершенно незнакомое место — к впадине у мыса, в нескольких метрах от которого узенькая пологая тропинка вела вниз, к пляжу. Уитни протянул ей руку. Его прикосновение привело Дилу в смятение. Все вокруг исчезло: и море, и солнце…

Но когда, по-прежнему держась за руки, наконец добрались до узкой полоски земли, он, вместо того, чтоб обнять ее, воскликнул:

— Видите? Разве не чудо?

Легкая волна промочила левую ногу Дилы. Не дождавшись поцелуя, она уставилась на воротничок его рубашки, выглядывавший из-под отросшей рыжей шевелюры. Уитни повернулся к ней, взял за руки, внимательно вглядываясь в лицо. Но… уже было поздно. Что-то в ней восстало против него, то ли промокшая нога была тому причиной, то ли вытертый воротник, то ли его досадная нерешительность, но когда он сказал: — Вы так прекрасны, что я смущаюсь, — она подумала, что он несет какую-то ерунду, и отступила на шаг.

Уитни еще мог поцеловать ее (думала позднее Дила), но он так и не сделал этого. Зачем-то вдруг стал рыться в кармане своих джинсов:

— Я хочу вам кое-что оставить…

Дила подумала было, что речь идет о маленьком сувенире на память, и хотела отказаться, но увидела, что ошибается: он протягивал ей картонный квадратик визитки.

— Только сегодня получил их. Мама прислала. Она у меня большой дока по части шрифтов. (Он состроил гримасу, а Дила подумала, да, мама-то, видать, настоящая Иверсон.) Это телефон моей холостяцкой берлоги. Его нет в телефонной книге. Я очень хочу, чтоб вы позвонили, правда, в любое время. Возьмите. Я буду ждать. — Он отвел глаза, посмотрел на море, затем на берег и тут только заметил на песке мокрый след ее ноги. — Господи, — воскликнул он, — да вам надо переобуться! Я провожу вас домой.

Ей стала неприятна и эта суета, и то, что ее дешевые дырявые сандалии оказались в центре внимания. Она холодно отказалась. Гости уже разошлись, ей пора идти накрывать столы, а потом все равно пойдет домой.

— Значит, больше мы не увидимся?

Она одарила его той самой, хорошо отработанной, ослепительной улыбкой, повернулась и стала подниматься. Наверху еще раз ему улыбнулась и собралась уже уходить, но Уитни схватил ее за руку и прерывающимся голосом, сразу посерьезнев, проговорил: