Другое дело, что время той «симпатической» литературы кончилось. И тайнопись умирает, как язык-свист гуанчей. Сейчас мы переживаем период, который можно, переосмысливая термин Юрия Тынянова, назвать «промежутком». На мой взгляд, в этом промежутке происходит синтез трех основных направлений – советской литературы, андерграунда и литературы русского зарубежья. Надеюсь, этот процесс даст нам в ближайшее десятилетие новую словесность, достойную, если выражаться «застойным штилем», нашего сложнейшего и противоречивейшего времени.

Нет, я не испытываю ностальгии по застою, хотя там и осталась моя молодость. Впрочем, даже раб, проведший молодость на галере, вспоминает не только плети и цепи, но и красоту моря, соленый ветер, как говорится, в лицо… Все это мучительно неоднозначно, запечатлеть эту муку – одна из главных, наверное, задач моего поколения литераторов. Литература обязана оставить художественную правду о застое, а не очередной идеологический миф о подлом времени монстров и недотеп. Я уже как-то писал, что ироничность – отличительная черта моего поколения литераторов. Но сегодня, похоже, торжествует не ирония, а глумление, а оно, как ни странно, испытанное средство освободить нишу для нового кумира, подготовить общественное сознание для новой волны славословия. Когда пробьет час, глумливцы мгновенно превратятся в льстецов, оставив совестливых писателей, журналистов, киношников один на один с властью, заматеревшей и уже не желающей слышать о себе ничего плохого.

– Боюсь, что в этом случае литература вообще встанет перед проблемой постижения…

– Увы, уже сегодня перед литературой стоит не только проблема постижения, но и проблема выживания. Я помню, сколько усилий понадобилось журналу «Юность» и его главному редактору Андрею Дементьеву, чтобы пробить мои повести «ЧП районного масштаба», «Сто дней до приказа», «Апофегей». За каждое более или менее правдивое слово приходилось дорого платить. Теперь дорого приходится платить за бумагу. Коммерциализация издательского дела нынче затыкает писателю рот не хуже, чем приснопамятный Главлит. А ведь читателю не так уж важно, из-за чего опаздывает к нему хорошая книга – из-за бдительности цензора или из-за неподъемной стоимости бумаги. Русская литература в свое время сыграла огромную роль в либерализации общества, а значит, и в приближении революции. Наградой (или возмездием?) стали идеологическое ярмо и погонщики вроде Жданова. Хорошо поработали писатели и расшатывая тоталитаризм. В результате получили полную свободу тонуть в рукотворном море новых экономических отношений. У государства на помощь уже нет денег, у нарождающихся предпринимателей – еще нет. Потом посиневшее тело отечественной словесности будут сообща откачивать. Откачают. Но целое поколение писателей может снова оказаться невостребованным, уже не по идеологическим, а по экономическим обстоятельствам…

– Может быть, все дело в профессионализме?

– Да как вам сказать… Раньше, вступив в Союз писателей, можно было уже и не писать, а просто состоять в писателях. Государство на всякий случай подкармливало. Раньше этим жили – теперь невозможно. Случайные люди, забежавшие в литературу, что называется, с холоду, уже все поняли и ушли в бизнес, в средства массовой информации – в политику, где, я думаю, с ними еще хлебнут горя. Непрофессионалы – везде непрофессионалы. А вот многим настоящим писателям сейчас очень тяжело: чем талантливее человек – тем он требовательнее к себе; чем он требовательнее к себе – тем труднее пишет, а чем труднее он пишет – тем меньше он зарабатывает…

На мой взгляд, перед Союзом писателей, точнее, перед тем, что от него осталось после штурмов кабинетов и сжигания чучел, сегодня стоит не политическая, даже не творческая, а, скорее, организационно-филантропическая задача. Нет, я не наивный юноша и понимаю: от политизации литературы сегодня никуда не денешься – слишком разные силы и идеи стоят за расколом. Но, наверное, сначала нужно собраться и придумать, как сделать так, чтобы отечественная словесность не стала побирушкой на вожделенном рынке. А потом уже те, кто хочет, могут расходиться за барьеры и «целить в ляжку иль в висок»…

А если говорить конкретнее, то я убежден: главной писательской структурой со временем станет добрый старый Литфонд. Он должен быть собственником всех наших средств и достояний, полностью деидеологизированной организацией, вокруг которой и на средства которой будут существовать писательские союзы, ассоциации, клубы и т. д. Возник, скажем, клуб писателей – защитников Белого дома – пожалуйста, помещение и средства на организационно-творческую работу. Распался этот клуб по причине споров о том, кто пришел к баррикадам первым, – извините, господа, у нас тут на подходе ассоциация литераторов-постсоцреалистов…

– Резонно и рационалистично. Вы не заметили, что слово «рационализм» вчера звучало как «цинизм», сегодня – как «может быть», а завтра, когда подрастет поколение вашей одиннадцатилетней дочери?..

– Рационализм, конечно, не помешает. Поколению моей дочери придется начинать в трудном мире. Я, по крайней мере, вырос в обществе, где одряхлевшая бессмыслица выстраивалась в некое подобие закономерности. На долю же моей дочери выпадает мир, где во имя грядущей закономерности торжествует подчас молодая, агрессивная бессмыслица, что, в общем-то, типично для такого тектонического времени. Но рационализм – это тактика, а не стратегия человеческой жизни.

– А что же, по-вашему, стратегия?

– Вера, любовь, доброта, патриотизм, наконец…

– Что же это мы до сих пор о патриотизме-то не поговорили? Как вы к нему относитесь?

– Если хотите, я сторонник рационального патриотизма, и это не противоречит сказанному выше. Только не нужно путать с патриотическим рационализмом: человек начинает страстно и шумно любить родину, когда это становится выгодно. Если завтра верховодство страны вдруг провозгласит патриотизм генеральной линией, чего я, кстати, не исключаю, – сколько сегодняшних «граждан мира» даже спать будут, подложив под голову «Наш современник» и укрывшись «Днем».