Будущее учеников школы «Уинстон Хаус» было тоже расписано, как по нотам. В жизни каждого из них были заранее известны и начало, и середина, и конец. На следующий год им предстояло сдавать общий вступительный экзамен [1] . Самые умные завоюют право на стипендию и в свои тринадцать лет будут жить на полном пансионе. У них будет идеально правильное произношение, они будут изучать правильные вещи и встречаться с правильными людьми. Затем последует обучение в Оксфорде или Кембридже. Родители Джеймса подумывали о колледже Сейнт-Питерс, родители Байрона – об Ориэле [2] . Далее им была уготована карьера юриста или высокооплачиваемого чиновника в Сити, или в церкви, или в вооруженных силах – в точности как у их отцов. Через какое-то время им предстояло обзавестись собственной квартирой в Лондоне и большим загородным домом, где они будут проводить уик-энды с женой и детьми.

Итак, наступил июнь 1972 года. По утрам яркая полоска зари просвечивала сквозь голубые занавески в комнате Байрона, и первые солнечные лучи скользили по аккуратно разложенным на столе вещам: годовой подписке журналов «Лук энд Лерн» [3] , альбому с марками, карманному фонарику, новой книге по магии «Абракадабра» и набору по химии, полученному на Рождество, в который входила настоящая лупа. На стуле висела школьная форма Байрона, накануне тщательно выстиранная и выглаженная матерью и до странности похожая на некого плоского мальчика. Байрон проверил часы – и наручные, и будильник. Минутные стрелки двигались равномерно. Он прошел через холл, тихонько отворил дверь в комнату матери и, как всегда, присел на краешек кровати.

Она лежала совершенно неподвижно. Волосы золотым кружевом рассыпались по подушке, лицо чуть трепетало при каждом вздохе, как поверхность воды в пруду. Сквозь нежную кожу рук просвечивали тонкие сиреневые вены. У самого Байрона руки были по-детски мягкие и пухлые, как персик, а вот у Джеймса вены уже отчетливо проступали и тонкими нитями тянулись от костяшек пальцев к запястью, обещая в недалеком будущем превратиться в выпуклые извилистые «веревки», как у взрослых мужчин.

В половине седьмого будильник разорвал царившую в спальне тишину, и мать сразу открыла глаза, так и сверкнувшие синевой.

– Привет, солнышко.

– Мне как-то не по себе, – сказал Байрон.

– Господи, неужели ты снова об этих секундах? – Она взяла стакан с водой и приняла свою ежедневную таблетку.

– Может, их уже сегодня, наконец, прибавят?

– Неужели Джеймса это тоже так волнует?

– Нет, он, по-моему, и вовсе об этом позабыл.

Мать вытерла губы, и Байрон увидел, что она улыбается. На щеках у нее сразу появились две крохотные ямочки, словно кто-то пальцем нажал.

– Время у нас уже меняли, и не раз. И еще наверняка будут менять. Если эти секунды действительно добавят, об этом сразу же напишут в «Таймс». И уж в «Нэшнуайд» [4] все, конечно же, подробно расскажут.

– У меня сразу же голова болеть начинает, стоит об этом подумать, – пожаловался Байрон.

– Да ты даже не заметишь, когда это случится. Две секунды – это такой пустяк.

У Байрона от возмущения аж кровь бросилась в лицо. Он резко вскочил, потом снова сел и воскликнул:

– Вот чего никто из вас, к сожалению, не понимает! Две секунды – это на самом деле огромный отрезок времени! В них заключена разница между случившимся и не случившимся. Достаточно одного крохотного лишнего шажка – и ты рухнешь с обрыва. Нет, это очень, очень опасно! – Байрон говорил торопливо, лихорадочной скороговоркой.

Мать посмотрела на него озадаченно, такой вид у нее делался, когда она пыталась подсчитать, сколько истратила денег. Потом она сказала:

– И все-таки нам пора вставать. – И встала. И раздвинула занавески в эркере и выглянула наружу. Летний туман стекал с холмов Кренхемской пустоши и был таким густым, что казалось, вот-вот смоет и унесет с собой и сад, и холмы за ним. Мать быстро посмотрела на свои наручные часики.

– Двадцать четыре минуты седьмого, – сказала она, словно сообщая по телефону точное время. Затем сняла с крючка свой розовый халатик и пошла будить Люси.

Когда Байрон пытался представить себе мысли, которые таятся внутри материной головы, то словно видел перед собой множество выстланных шелком или бархатом ящичков с крошечными ручками, инкрустированными самоцветами, такими изящными и хрупкими, что его пухлым пальцам с ними было бы не справиться. Другие матери были совсем не такие, как она. Другие матери носили вязанные крючком кофточки и пышные юбки, а некоторые даже щеголяли в новомодных туфельках на танкетке. Отцу Байрона больше нравилось, когда жена одевается строго и официально. В изящных узких юбках, на каблучках-шпильках, с того же цвета сумочкой и вечной записной книжкой в руках, Дайана невольно выделялась среди прочих женщин, которые рядом с ней казались слишком толстыми, неуклюжими и неухоженными. Андреа Лоу, мать Джеймса, возвышалась над ней, точно какая-то темноволосая великанша. В свою записную книжку Дайана вклеивала заметки, вырезанные ножницами из иллюстрированных журналов для женщин «Отличная домохозяйка» и «В кругу семьи». Еще она записывала туда дни рождения, о которых ей следовало помнить, даты особо важных школьных событий, а также кулинарные рецепты, описания интересных образцов вязания, всевозможные советы по уходу за садом, варианты причесок и те слова, которых никогда раньше не слышала. Ее записная книжка буквально распухала от вклеенных туда различных предложений: «22 варианта новой прически, способные этим летом сделать вас еще привлекательнее». «Бумажные салфетки и полотенца в подарок за каждую покупку». «Готовьте из требухи». «Запомните: «i» в английских словах всегда предшествует «е», за исключением тех случаев, когда «е» следует сразу за «с».

– Elle est la plus belle m`ere [5] , – говорил иногда Джеймс. И, покраснев, сразу же надолго умолкал – словно погружаясь в созерцание какой-то святыни.

Байрон надел серые фланелевые брюки и летнюю курточку. Он всегда с некоторым трудом застегивал пуговицы на рубашке, а эта рубашка оказалась еще и практически новой. Надев длинные, до колен, носки и закрепив их с помощью самодельных подвязок, он направился вниз. Деревянные панели на стенах сверкали темно-коричневым лаком, точно конские каштаны.