– Est-ce qu’il faut parler avec quelqu’un d’autre? – спрашивал Джеймс. – Monsieur Roper peut-^etre? [26]

Байрон задумчиво качал головой, вроде бы соглашаясь с Джеймсом, хотя и не совсем понимал его намерения и надеялся на дополнительные разъяснения.

– В общем, это должен быть такой человек, который все поймет, – продолжал его друг. – Может быть, votre m`ere? Elle est tr`es sympatique [27] . – Стоило Джеймсу заговорить о Дайане, как он сразу же пошел красными пятнами. – Она нас даже из-за той истории на пруду не ругала, а просто напоила горячим чаем с такими вкусными маленькими сэндвичами. И потом, она никогда не заставляет тебя подолгу сидеть снаружи, если ты, например, в грязи перепачкаешься.

Хотя насчет Дайаны Джеймс был абсолютно прав – она не кричала тогда, как Сеймур, и не поджимала губы, как Андреа, а уверяла всех, что падение Байрона в воду было чистой случайностью, – Байрон считал, что говорить ей о двух добавленных секундах все-таки не стоит.

– Как ты думаешь, человек может считаться виновным, если никто, даже он сам, не знает, что он совершил ошибку? – спросил он.

– А что, это тоже имеет какое-то отношение к двум дополнительным секундам?

Байрон сказал, что нет, это он просто так поинтересовался, и вытащил из кармана блейзера карточки из-под чая «Брук Бонд», чтобы сменить тему и несколько разрядить обстановку. У него теперь была уже вся серия «История авиации», даже самая первая карточка.

– Не понимаю, как кого-то могут счесть виновным, если никто об этом даже не знает, – сказал Джеймс, как зачарованный глядя на карточки. Он даже невольно потянулся к ним, но в руки не взял. – Ты можешь считаться виновным только в том случае, если совершил преступление сознательно. Например, кого-то убил.

Байрон сказал, что такая вещь, как убийство, ему и в голову не приходила. Он имел в виду просто несчастный случай.

– Какой, например, несчастный случай? Если кому-то руку на рабочем месте отрежет?

Иногда Байрону казалось, что Джеймс все-таки слишком много читает газет!

– Нет, – сказал он. – Когда человек нечаянно совершил то, чего делать вовсе не собирался.

– Я думаю, если ты извинишься за совершенную ошибку, – сказал Джеймс, – если покажешь, что действительно сожалеешь о случившемся, этого будет вполне достаточно. Я, например, именно так и поступаю.

– Ты же никогда ничего плохого или неправильного не делаешь, – напомнил ему Байрон.

– Я неправильно произношу звук [h], когда смущаюсь или очень устану [28] . А один раз я во что-то вляпался рядом со школой и нечаянно притащил это в машину на подошвах туфель, так что маме потом пришлось вытаскивать и мыть все коврики. Тогда я целый день в саду на стене просидел.

– Из-за того, что ботинки испачкал?

– Нет, просто она меня в дом не пускала. Когда она делает уборку, я всегда должен сидеть снаружи. Иногда мне кажется, что я ей вообще не нужен. – Сделав столь неожиданное признание, Джеймс надолго умолк, внимательно изучая собственные пальцы. Потом вдруг спросил: – А у тебя есть карточка с воздушным шаром братьев Монгольфье? Самая первая в серии и самая ценная?

Байрону, разумеется, это было прекрасно известно. Это была его самая любимая карточка. На ней был изображен голубой воздушный шар с золотыми фестонами. Такой карточки не было даже у Сэма Уоткинса. Но его друг выглядел сейчас таким маленьким, съежившимся и таким одиноким, что Байрон сунул ему в руки карточку с изображением воздушного шара и сказал, чтобы он оставил ее себе навсегда. А когда Джеймс стал возражать, говоря: «Нет-нет, ты не можешь ее отдать, ведь тогда у тебя уже не будет полной серии», – Байрон стал его щекотать, как бы говоря, мол, ничего страшного, если он даже этой карточки и лишится. Джеймс, который очень боялся щекотки, тут же согнулся пополам и даже взвизгнул от смеха, потому что Байрон выбирал самые уязвимые места – под мышками и под подбородком.

– Перестань, п-п-пожалуйста! – корчась, завывал Джеймс. – А то я заикой стану! – Когда Джеймс начинал смеяться, то сразу превращался в маленького ребенка.

В ту ночь Байрону опять не спалось. Точнее, сон приходил урывками, и тогда ему снилось такое, что он просыпался, насмерть перепуганный, запутавшись в мокрых от пота простынях. Утром, посмотревшись в зеркало в ванной, он с изумлением увидел в нем отражение очень крупного и очень бледного мальчик с такими жуткими «фонарями» под глазами, словно кто-то заехал ему кулаком сразу в оба глаза.

Мать, увидев его, просто в ужас пришла и, разумеется, сразу же велела ему остаться дома. Байрон стал было возражать, сказав, что у него сегодня важная контрольная, имеющая отношение к грядущим экзаменам на стипендию, но мать с улыбкой возразила, что один пропущенный день никакого значения для получения стипендии иметь не может. И прибавила, что тогда она с полным правом может не ходить «на этот дурацкий кофейный утренник».

Последнее заявление Дайаны встревожило Байрона. Если она нарушит традицию, другие матери могут что-то заподозрить. Он согласился пропустить один день, но про себя решил сделать так, чтобы мать непременно пошла пить кофе со всеми вместе.

– Я тоже хочу денек посидеть дома, – заныла Люси.

– Ты же совершенно здорова! – упрекнула ее мать.

– Байрон тоже ни капельки не болен, – возразила Люси. – У него даже сыпи никакой нет!

Раз в месяц матери одноклассников Байрона устраивали «кофейный утренник» в единственном крупном универмаге города. В городе, разумеется, были и другие кафе, но все они относились к заведениям нового типа и располагались в дальнем конце Хай-стрит, там подавали американские гамбургеры и молочные коктейли с разноцветными добавками. А в чайной комнате универмага, которая открывалась в одиннадцать, все было, как полагается: деревянные кресла с позолотой и синими вельветовыми подушками, официантки в аккуратных белых фартучках с кружевами, выпечку к чаю там подавали на тарелках с красивыми бумажными салфеточками, а к кофе приносили на выбор молоко и сливки, а также тоненькую мятную шоколадку в черной обертке.