Ранним утром 12 сентября с востока во Львов прибыл воинский эшелон. К дебаркадерам состав не подошёл, свернул на запасные пути. Из вагонов выбирались солдаты, строились, понукаемые зычными командами унтер-офицеров, и, не теряя времени, уходили к специальной площадке, заполненной грузовиками защитного цвета.

После того как сутолока улеглась, и пути обезлюдели, из последнего вагона выпрыгнули три десятка ловких, подтянутых бойцов. Ни одного рядового среди них не было, все в звании от младшего унтера до прапорщика. Форма не новая, но опрятная, сидит на сильных телах как влитая. На рукавах бомбы с дымящими фитилями – нашивки гренадерского корпуса. Высокий поручик негромко скомандовал строиться в колонну по трое и повёл вслед остальным прибывшим.

Честно говоря, причин для особой конспирации не было. Сработала привычка: не торопиться, вначале оглядеться, а потом уже покидать укрытие и выдвигаться. На транспортной стоянке замотанный прапорщик указал Саблину нужный «Геркулес», сказал, что водитель довезёт их до штаба. Загрузились, машина тронулась.

Дом инвалидов поразил Саблина не меньше, чем недавно поразил комполка Рожецкого. Детство Ивана Ильича прошло под Калугой, в небольшом имении отца. Дворянство предкам пожаловал сам Пётр Великий за верную государеву службу, но отец служить не хотел, прирос к земле. Столицу не любил, жил в усадьбе безвыездно. Вёл хозяйство, как умел, миллионов не нажил, зато крестьян не обижал. Может быть, именно из-за этого в смутные времена двадцатых годов усадьба почти не пострадала.

Саблин рос, не слишком отличаясь от сельских мальчишек. Играл с ними в те же игры, бегал на рыбалку, на сенокос, но со временем, по мере взросления, такая жизнь начала его тяготить. Подсчёт урожая ячменя по осени и тихие семейные чаепития на веранде наскучили. Душа стремилась к чему-то большему. Сестра Вера тихо ждала, когда её выдадут замуж:, а Ивана звали дальние дороги, большие города и великие свершения.

К счастью, дворянство (при некотором содействии родного дяди, давно устроившегося в Москве на должности не слишком высокой, но и не маленькой) открыло для него двери в кадетский корпус. Отец отнёсся к решению сына внешне спокойно, противиться не стал, а что творилось у него в душе – только Бог знает. Отпустил. Начались казармы, походные лагеря, учения, и опять казармы, теперь уже Александровского училища. В имение Иван наезжал редко.

Москва соскоблила с него все детское, провинциальное, калужское, как умелый денщик счищает с одежды своего господина последствия весёлой пирушки. Широкие улицы столицы, кремлёвские башни и купола стали роднее берёзовых рощиц и пшеничных полей. Иван превратился в настоящего горожанина, больше того – в военного.

Да и ночная жизнь Москвы не была для курсантов тайной за семью печатями. Ночные рестораны, дома с доступными девицами, игорные залы. Соблазны манили молодых людей. Не однажды будущие офицеры закатывались тайком на весёлые пирушки в ресторации златоглавой.

Но вот началась служба: переезды, гарнизоны, казармы. Суровая походная жизнь, лишённая порой элементарных удобств. Плоские как стол степи на китайской границе, потом граница чешская. Напряжение, опасность, потеря товарищей. И наконец, лагерь под Уманью: изоляция, изматывающие тренировки, душевный надлом…

Замок во Львове произвёл на гренадера неизгладимое впечатление. Вспомнились неожиданно романтические мечты, жажда подвига, гнавшая его с родных калужских земель, навстречу великим ратным делам. И сейчас словно попал поручик ненароком на страницы романа Вальтера Скотта, и вот-вот выйдет из-за угла, звеня доспехом, доблестный рыцарь Айвенго.

Дежурный у входа проверил документы. Далее – караульное помещение, солдаты с винтовками, внимательные взгляды. Он прошёл мимо караулки к мраморной лестнице. Поднимался по ступеням, застланным красной ковровой дорожкой, и чудилось – лестница ведёт к судьбоносным переменам в жизни. Шагал коридорами, козыряя встречным офицерам, через арки, мимо витражей в стрельчатых окнах. Несмотря на крашенные по-современному в тёмно-зелёный цвет стены, казалось, что в коридорах этих ещё витает запах прошедших столетий, смешиваясь с ароматом грядущей необычной жизни.

По счастью, командир роты капитан Синицкий был на месте. Вытянувшемуся было по уставу Саблину, он решительно махнул рукой, бросьте, мол, церемонии.

– Рад вас видеть, Иван Ильич, – он крепко пожал поручику руку. – Будем служить, дел у нас много. Знаю. – Капитан предупредительно поднял ладонь, заметив готовые сорваться с уст поручика возражения. – Знаю, что забросали рапортами полковника Нестерова. Да и нам досталось. Что ж, вот и пришло время. Иннокентий Викторович сейчас отсутствует, да и я долго вас не задержу. В назначении указано предельно ясно: в распоряжение подполковника Иоффе. Это контрразведка.

– Какое мы имеем к ним отношение? – озадачился Саблин.

– Имеем, – кивнул комроты. – В создавшихся условиях – имеем. Отмечайте документы в канцелярии, ставьте на довольствие взвод. В интендантстве – это по коридору направо – вам определят жильё. Не удивляйтесь, казарм для солдат и унтеров пока не хватает, селим куда придётся, но офицеров стараемся определять в приличные условия.

– Слушаюсь, Дмитрий Амвросиевич, – вновь подтянулся Саблин. – А дело когда же?

– Будет вам и дело. Особисты скучать не дадут. Особый отдел дивизии переименовали в отдел контрразведки совсем недавно, и многие называли его так по привычке.