Саблин невольно вспомнил эту голову: круглый удивлённый глаз и круглый рот, так похожий на форсунку.

– А ведь я был около установки буквально за десять минут до случившегося, – задумчиво проговорил он. – И даже разговаривал с техниками, которые соорудили чашу и собирались устроить что-то вроде фейерверка. Так они, во всяком случае, заявили.

– Ну-ка, ну-ка, – сделали стойку особисты. – Отсюда как можно подробнее, Иван Ильич.

Саблин рассказал почти дословно, память у него была хорошая. Тренированная.

– М-да… – протянул Иоффе, выслушав, – жаль, что в этот момент там не было сотрудника контрразведки. Русский и поляк в нежном единении, при этом поляк, как я понял, отменно чешет по-русски. Как он сказал? Не извольте беспокоиться? Так ляхи не выражаются. И тут же «пламень жизни и свет знаний». Смех! Наш он, из Нижегородской губернии. Нахватался по верхам, потёрся среди медиков. А может, заставили выучить. – Пётр Соломонович схватился за любимую сигару, но тут же бросил её обратно в пепельницу. – И русский, молчавший, словно в рот воды набравший. Который, между прочим, подходит под описание одного очень опасного украинца. Наш это просчёт, Андрей Викторович, – повернулся он к Станкевичу. – Мы проворонили. Медперсонал прошерстили по волоску, сторожей, обслугу, а мастерскую эту… по ремонту оборудования…

– Так там и штата постоянного нет, Павел Соломонович, – подал голос подпоручик. – Накопится сломавшийся инструмент, койки, ещё что, они и подряжают человека на ремонт. Сделал работу – получи деньги. Долго никто не задерживался. Кто ж знал?..

– Да-да, – махнул рукой подполковник, – всё это я знаю. А Стефан задержался. И появился, кстати, тоже в самый нужный момент, когда все разбежались. Рукастый, говорят, исполнительный. Уходить не собирался, за него и держались. С идеей сделать сюрприз русским врачам носился давно, всем уши прожужжал. По вечерам засиживался в мастерской, работал. Вот все и привыкли.

Так и ускользнул от нашего внимания. – Иоффе задумчиво прошёлся вдоль стола. – Понятно, акцию задумали и готовили давно. А вот где были наши глаза и уши, Андрей Викторович? – Подполковник посмотрел на Станкевича и досадливо махнул рукой. – Но загадки остались. Наши специалисты обследовали осколки чаши. Отражающая поверхность отшлифована так, что сделать это можно только в заводских или лабораторных условиях, при наличии дорогой и сложной аппаратуры. Кривизна поверхности тоже просчитана не на глазок, а выверена точнейшими приборами. Ничего этого Стефан в своей примитивной мастерской сделать не мог, а вечерами мастерил грубый муляж: чаши. Он так и стоит в углу его каморки, прикрытый рогожкой. Рабочую установку техник получил в виде готовых узлов и блоков, только собрал и установил. И сделал это ночью, накануне приезда миссии. Никто подмены и не заметил. Никто раньше в эту чашу пристально и не вглядывался. И помощник появился в самый последний момент. В самый подходящий момент, когда всё внимание было отвлечено на приезд гостей, подготовку и прочее…

– Николай Соломонович, – Саблин собрался с силами и задал вопрос, мучивший его с самого начала: – В этой мясорубке мог кто-то уцелеть?

Иоффе пожевал губами.

– Ну что ж, для справки. Информация секретная, но вам скажу. Так вот, в тридцать седьмом году в поле нашего зрения попал некто Ричард Валлаушек, учёный-неудачник из научно-исследовательского института акустики в Тироле. Валлаушек носился с идеей воздействия шумовых волн особой частоты на организм человека и утверждал, что эффект этот можно использовать в военных целях. Всерьёз его никто не воспринимал, идею считали завиральной. Энтузиаст открыл было небольшую лабораторию в стенах института, но шумы, генерируемые его приборами, так мешали другим учёным, что всё это дело быстренько прикрыли. Потом пропал и сам Валлаушек. Не удивлюсь, если сейчас он работает в какой-нибудь закрытой лаборатории Рейха.

Наши теоретики прикинули эффект шумовой пушки. В зоне пятидесяти метров при кратковременном воздействии человек теряет сознание. При более длительном – умирает. Точнее никто не знает, у нас подобные эксперименты не проводились. Но врачи, находившиеся примерно в двадцати метрах от пушки, погибли все. Мои сотрудники – в тридцати – сорока метрах, лишь двое отошли к границе пятидесятиметровой зоны и потому пока живы. Гренадеры оказались за шестидесятиметровой зоной. Точнее – бойцы, и они не пострадали. А вот вы и ваш Урядников вылезли за этот рубеж:. К счастью, отделались контузией, а прапорщик ваш верно заговорённый. Пробежать десять метров в смертельной зоне, точно метнуть гранату и остаться живу – это просто чудо! Или высочайшая живучесть, помноженная на тренированность.

– Выходит, ты нас спас, Андрей, – повернулся Саблин к подпоручику. – Не отойди мы в дальний круг охранения, все ребята полегли бы.

– Так не умышленно ж, Иван, – невесело усмехнулся Станкевич. Офицеры как-то незаметно и естественно перешли на «ты». – Сам чудом уцелел. Чёрт меня дёрнул или Бог повёл, но решил осмотреть холл главного корпуса. Оставил за себя Карпинского, сотрудника опытного и надёжного, пусть земля ему будет пухом… Только вошёл в дверь – первый хлопок. А потом как пошло! Все оконные стёкла вылетели вмиг, и все вовнутрь! Представляешь?! Кинулся было обратно, да грохнулся в обморок. Видно, стены смягчили удар, рассеяли волны…

– Ладно, господа, – прервал беседу офицеров подполковник, – подробный разбор отложим на потом. Сейчас давайте думать, что делать дальше. За всеми новинками противника нам, как видно, не угнаться. Мы опасаемся гранатомётов, он навязывает нам ночной бой в невыгодных условиях. Мы берём на заметку первое и второе, он преподносит нам новый сюрприз. Поэтому гадать, что за оружие применит враг в следующий раз, не вижу смысла. Нужно воевать с людьми. Этих мы знаем, с ними мы можем потягаться. Напоминаю, до съезда независимых партий Галиции осталось меньше недели. К моменту открытия город должен быть чист от всяких нелюдей, готовых убивать невинных горожан десятками.