– А вы знакомы с Энни по?.. – К Мэй она повернулась лишь спустя двадцать минут после начала ужина.

– По колледжу. Мы жили в одной комнате.

– Она же, по-моему, жила с пакистанкой?

– Это на первом курсе.

– А вы, значит, ее спасли. Откуда вы?

– Центральные районы. Большая Калифорнийская долина. Городок, о котором никто не слышал. Примерно под Фресно.

Мэй ехала, все это вспоминая, и кое-что впрыскивало в нее новую боль, а кое-какие раны по-прежнему гноились, не закрывшись.

– Фресно, ничего себе! – с нарочитой улыбкой сказала тетка. – Давненько я не слыхала этого слова, благодарение господу. – Она глотнула джина с тоником, сощурилась, обозрела свадебный банкет. – Ну, главное, что вы оттуда вырвались. Я знаю, что хорошие колледжи ищут таких, как вы. Видимо, потому я и не поступила, куда хотела. И не верьте, что Экзетер помогает. Столько ведь мест надо заполнить по квоте жителями Пакистана и Фресно, а?

Когда Мэй впервые приехала домой прозрачной, у нее открылись глаза, ее вера в человечество засияла. Вечер провели незатейливо – стряпали, ужинали, а между тем обсуждали, каким было отцовское лечение прежде и каким стало со страховкой «Сферы». Зрители наблюдали успехи лечения – отец был оживлен, легко передвигался по дому, – но и пагубу недуга. Отец неловко упал, поднимаясь по лестнице, после чего хлынули сообщения встревоженных зрителей, а затем и тысячи смайликов со всего мира. Люди рекомендовали новые сочетания препаратов, новые режимы физиотерапии, новых врачей, экспериментальные методики, восточную медицину, Иисуса Христа. Сотни церквей включили отца в еженедельные молитвы. Родители Мэй верили в своих врачей, и большинство зрителей понимали, что об отце заботятся великолепно, а потому важнее и обильнее комментариев по медицинским вопросам была просто поддержка, ободрение семьи. Мэй плакала, читая эти сообщения, – любовь низвергалась на нее водопадом. Люди делились историями – очень многие и сами жили с рассеянным склерозом. Кое-кто рассказывал о своих битвах с другими заболеваниями – остеопорозом, параличом лицевого нерва, болезнью Крона. Поначалу Мэй переправляла эти сообщения родителям, но спустя несколько дней решила опубликовать их электронный и физический адрес, чтобы обоих каждый день согревал и вдохновлял этот поток.

А сейчас она ехала домой во второй раз и точно знала, что выйдет еще лучше. Она разберется с камерами – наверняка это просто какое-то недоразумение, – а потом даст шанс посмотреть на родителей всем, кто виртуально протягивал руку помощи, даст шанс родителям поблагодарить всех, кто слал смайлики и поддерживал.

Родители в кухне резали овощи.

– Вы как, ребята? – спросила Мэй, насильно притягивая обоих к себе. От них несло луком.

– Какая ты нежная сегодня! – заметил отец.

– Ха-ха, – сказала Мэй и постаралась дать им понять – закатив глаза, – что не стоит намекать, будто она не всегда так нежна.

Вспомнив, видимо, что они перед камерой, а дочь теперь – важная публичная персона, родители быстренько подстроились. Запекли лазанью, а Мэй добавила ингредиенты, которые Дополнительное Управление просило показать зрителям. Когда ужин был готов и Мэй уделила продуктам достаточно экранного времени, все расселись за столом.

– Наши медики чуточку волнуются – у вас тут не все камеры работают, – сказала Мэй как можно беспечнее.

– Правда? – улыбнулся отец. – Может, батарейки проверить? – И подмигнул матери.

– Ребята, – воззвала Мэй. Ее заявление должно прозвучать максимально ясно, это ключевой момент – это нужно ради здоровья родителей и ради всей системы сбора медицинских данных, которую внедряет «Сфера». – Как вас могут качественно лечить, если вы не показываете, что у вас происходит? Все равно что прийти к врачу и отказаться мерить пульс.

– Очень разумное замечание, – сказал отец. – Я считаю, пора нам поесть.

– Мы срочно всё починим, – сказала мать, и так начался очень странный вечер. Родители с готовностью соглашались с любыми аргументами за прозрачность и рьяно кивали, когда Мэй говорила о том, что участие должно быть всеобщим и всецелым, как с вакцинами, которые действуют, только если все проходят полный курс. Они соглашались от души, что бы она ни сказала, и неустанно отпускали комплименты ее убедительности и логике. Ужасно странно; они были слишком уступчивы.

Когда они втроем сели за стол, Мэй сделала нечто неслыханное, понадеявшись, что родители не подпортят эффект, не поведут себя так, будто это неслыханное дело: Мэй сказала тост.

– Я хочу выпить за вас обоих, – произнесла она. – И кстати, еще я хочу выпить за тысячи людей, которые поддерживали вас с моего прошлого приезда.

Мать с отцом натянуто улыбнулись и подняли бокалы. Все молча пожевали, а затем мать, тщательно прожевав и проглотив, улыбнулась и посмотрела прямо в камеру – хотя Мэй не раз и не два просила ее так не поступать.

– Это правда, – сказала мать, – мы получили очень много сообщений.

Включился отец:

– Мама их разбирает, мы каждый день одолеваем по чуть-чуть. Но, хочу сказать, работенка это – ого-го.

Мать положила ладонь на локоть Мэй.

– Не то что мы не благодарны – конечно, нам приятно. Очень. Но я хочу официально сказать – мы просим у всех прощения за задержку с ответами.

– Их там тысячи, – отметил отец, тыча вилкой в салат.

Мать выдавила улыбку:

– И опять же – мы очень ценим эти излияния. Но даже если мы потратим минуту на каждый ответ, нам потребуется тысяча минут. Вы вдумайтесь: шестнадцать часов – только чтобы черкнуть пару слов. Ох батюшки, я как будто жалуюсь.