Здравый смысл мог бы подсказать союзникам, что Гитлер не станет откладывать сражение на Западе до тех пор, пока они как следует подготовятся к битве, но нет, они уверили себя, что отсрочка им на руку. Пока что союзники проверяли возможности своего флота: не удастся ли организовать блокаду рейха. Гамелен подумывал о крупных наземных операциях в 1941-м или 1942 г. Оба правительства цеплялись за надежду, что немецкий народ и немецкие солдаты «образумятся» и сами поймут, что затяжной войны им не выиграть. В Польше, с наивным оптимизмом твердили союзники, безрассудная агрессия Гитлера достигла кульминации, и теперь нормальные немцы свергнут нацистов, установят у себя иной режим, с которым можно будет договориться.

Для совместного принятия решений союзники организовали Верховный военный совет (в предыдущую войну нечто подобное учредили на последнем году боевых действий). Было решено, что Британия и Франция распределят расходы в пропорции 60 к 40 в соответствии с возможностями своей экономики. Французские политики жили в постоянном страхе перед левыми, которые могли стать орудиями Сталина. В октябре 1939 г. в интересах национальной безопасности были арестованы 35 членов парламента от коммунистической партии. В марте 27 арестованных предстали перед судом, большинство были признаны виновными и приговорены к заключению на сроки до пяти лет. Также подверглись аресту 3400 активистов компартии, более 3000 иностранных коммунистов-беженцев были интернированы.

Одна из самых печальных ошибок союзников: вся их стратегия (если у них была таковая) сосредотачивалась на материальном укреплении войска безо всякого внимания к настроениям в обществе. Господа министры не предвидели губительного влияния затяжного бездействия на боевой дух народа. Многим французам и англичанам происходящее казалось бессмыслицей: народы втянули в войну, а никакой войны и нет. Франция остро ощущала экономические последствия мобилизации 2,7 млн человек и уговаривала британцев вести военные действия где угодно, только не на Западном фронте. Слишком хорошо французы помнили итоги Первой мировой войны – 1,3 млн погибших – и содрогались при мысли о новом кровопролитии на своей земле. Однако их предложения провести какие-то факультативные операции – например, открыть Балканский фронт в Салониках, чтобы предотвратить немецкую агрессию на этом направлении, – не встретили понимания в Лондоне. Англичане опасались, что подобные меры лишь способствуют большему сближению Италии с Германией. Министры воздерживались даже от публичного обсуждения «антифашистского фронта» – как бы не огорчить Бенито Муссолини.

За отсутствием внятных целей вооруженного конфликта многие британские и французские политики мечтали уже заключить какой-никакой мир, лишь бы Гитлер для спасения их престижа согласился поумерить свои территориальные претензии. Народы Британии и Франции разгадали эту тенденцию и заклеймили вялотекущую кампанию именем «Странной», или «Скучной», войны. Организация по исследованию общественного мнения Mass Observation сообщала о растущем в Британии убеждении: нет смысла продолжать эту злосчастную кампанию. «В первом раунде пропагандистской борьбы победил Гитлер: он преподнес своему народу польский поход как великолепную историю успеха».

Месяцы пассивного ожидания не могли не сказаться на боевом духе французских войск. В ноябре 1939 г. командующий Британским корпусом Алан Брук описывал свои впечатления от парада французской Девятой армии: «Никогда я еще не видел столь неопрятный личный состав: люди небриты, лошади не чищены, ни следа гордости собой и своим соединением. Но более всего меня поразило выражение лиц рядовых: недовольные, непочтительные взгляды… Я поневоле задумался, сохранили ли французы достаточно национального чувства, чтобы продержаться в этой войне»1. Польские изгнанники, которые тысячами вступали во французскую армию, с тревогой отмечали двусмысленное отношение к себе союзников: пилот Францишек Корницкий писал, что «и французские коммунисты, и фашисты действуют против нас, а в Лионе первых предостаточно. Иной раз кто-нибудь махнет дружески рукой, но кто-нибудь другой тут же тебя и обругает»2.

Французский солдат и писатель Жан-Поль Сартр записывал в дневнике 26 ноября: «Поначалу все рвались в бой, но теперь умирают от скуки». Другой солдат, Жорж Садуль, 13 декабря писал: «Прошел еще один день, пустой, бесконечный, без какого-либо дела». Настроение офицеров, по большей части призванных из резерва, мало чем отличалось от настроения рядовых. «Чувствуется, что они устали от войны, только и твердят, как им хочется вернуться домой». 20 февраля 1940 г. Сартр отмечал: «Военная машина крутится вхолостую. Вчера сержант с безумным блеском в глазах говорил мне: “Думаю, скоро все устроится, Британия пойдет на уступки”».

Британцы тоже пребывали в растерянности. Джек Классон, молодой продавец из Эвертона (Ланкашир), писал другу в армию: «Похоже, война никуда не продвигается. В утренних газетах что-нибудь напишут, а на следующий день уже опровергают. Для дела это плохо. Мое мрачное настроение можешь списать на черные шторы, которыми велено занавесить витрины, на заклеенные синей бумагой окна второго этажа… В кинотеатре Curzon с неделю выступал гастролирующий органист Генри Крудсон, и некоторым зрителям музыка нравится пуще фильмов, особенно популярная песенка “Повешу сушиться белье на линии Зигфрида”. Когда он играл эту мелодию, публика только что не разносила зал»3.

Полтора миллиона английских женщин и детей, эвакуированных из городов под угрозой немецких бомбардировок, страдали от ностальгии в непривычном деревенском окружении. Дерек Ламберт, бывший в ту пору девятилетним мальчишкой, вывезенным из лондонского района Масвелл Хилл, впоследствии вспоминал: «Мы укладывались в чужие постели и лежали, сжимая кулаки. Пальцы ног нащупывали еле теплую грелку с водой, порывшись в подушках, мы находили внутри забытые шелковые мешочки с лавандой. Ухала сова, крылом задевая окно. Я вспоминал звуки Лондона: далекий гул поезда, рев мотоциклов, рябина скрипела ветками, у соседей лаяла собака, тарахтело радио, на пятом этаже стонали ступеньки лестницы, ровно в 10:30 кто-то откашливался. Я вспоминал родные обои: я проводил каноэ между зеленых водопадов их узора, вел поезд по росчисти. Мы вспоминали и всхлипывали в неутолимой тоске»4.