— Егор прогнал двоих охранников, когда они заперли меня в диспетчерской и пытались раздеть, но сам не тронул меня даже пальцем, только разглядывал, пока я одевалась. Потом всем говорил, что я его трофей, и ко мне больше никто не лез, но с тех пор я стала носить с собой нож. Если бы кто-то взял меня силой, я убила бы сначала его, а потом себя, чтобы не стать игрушкой для других, как Алтын. Она была рада, что умирает, потому что ее превратили в самую настоящую рабыню, угрожали, что если она откажется исполнять их прихоти, то все это заставят делать ее пятилетнюю дочку.

— Дочку?! Подонки!!! Скоты!!! — Илья пришел в ужас от услышанного. — Она жила здесь с ребенком?! В этом подземелье? Как же так можно? Разве нельзя было нигде найти хотя бы комнату? Неужели никто не помог бы?

— Кто пустит на порог таких, как мы? Где взять столько денег, чтобы снять даже угол? Расплачиваться придется, сам понимаешь как… Фая так прожила полгода, потом не выдержала издевательств, облила бензином хозяина, когда он напился и заснул, себя и подожгла… — Голос Наили дрожал, дрожала и она сама. — Кое-кто нам даже завидовал, говорили, что мы хорошо устроились. Здесь вообще-то было неплохо, если бы не эти… Не все охранники так развлекались, но другим не мешали.

— А Алтын? Где ее ребенок? — Илья понимал, что спрашивать, почему они не обратились за помощью в милицию, просто неуместно.

— Она где-то спрятала девочку, но не успела мне сказать, где и у кого, — девушка всхлипнула. — Неделю назад ее напоили и насиловали целый день без перерыва, а затем, когда она потеряла сознание, выбросили в коридор. Через три дня, когда Алтын смогла двигаться, она увела куда-то Зульфию.

— Мы найдем ее дочку, — Илья осторожно прижал Наилю к себе, он был потрясен тем, что услышал. — Потом я найду этих зверей и уничтожу их! Они не имеют права ходить по земле!

— Аллах пусть покарает их, не стоит человеку считать себя высшим судьей, — тихо сказала Наиля.

Илья был в шоке – поистине средневековые зверства творились почти у всех на глазах. Человека могли превратить в раба, даже убить, и никому до этого не было дела. Тот, кто сам не принимал в этом участия, а только равнодушно отворачивался, не желая вмешиваться, уже считался хорошим.

— Ты очень хорошо говоришь по-русски, очень правильно, чисто, совсем без акцента, — Илья просто не знал, что сказать. Он хотел, чтобы Наиля перестала плакать, хотел как-то отвлечь ее, чтобы она забыла об этих ужасах.

— У нас дома говорили только по-русски. Я полукровка, вернее, непонятно кто, — вздохнула девушка. — Отец – на половину узбек, на половину русский, а мама – на половину кореянка, на четверть немка и на четверть русская. Они и мой старший брат с женой и дочкой погибли в автокатастрофе пять лет назад. Я сюда приехала, думая найти сестру бабушки по папиной линии, но оказалось, что она умерла за полгода до моего приезда, а ее дети уехали из этого города уже давно.

Илья узнал, что ей двадцать два года, год она проучилась в медучилище, а потом, когда в одночасье погибла вся ее семья, стала работать нянечкой в детской больнице в Навои. Многие, в том числе и узбеки, стремились уехать из маленького города, жилье стоило копейки, так что некоторые просто бросали свои дома и квартиры. Наиле очень повезло, что она сумела продать оставшуюся ей в наследство квартиру, но полученных денег хватило только на то, чтобы приехать в Россию, мечтая наняться няней для детей в состоятельную семью, и купить кое-что из теплых вещей. Теперь она осталась безо всего.

— Чем тебе помочь? — непроизвольно вырвалось у Ильи. — У тебя какие-то родственники, получается, есть в России? Надо подумать, как их найти, что тут можно сделать.

— Искать их нет смысла – я для них чужая, да еще чурка, к тому же, — снова вздохнула девушка, и вдруг Илья почувствовал легкое прикосновение ее губ. — Сделай для меня то, о чем я сейчас попрошу, — сказала она ему очень тихо в самое ухо. — У меня никогда не было мужчины, я сохранила себя, а сейчас хочу стать твоей. Молчи, ничего не говори! Если мы погибнем здесь, то я хочу перед смертью узнать, что такое любовь, а если спасемся, то я всю жизнь буду помнить о тебе. Только не включай, пожалуйста, свой фонарь.

Наиля закрыла узкой ладошкой рот спасателю, у которого едва не вырвалось: «Здесь? Сейчас? Нас найдут и спасут, и ты потом можешь пожалеть об этом!» – но язык у него не повернулся произнести что-либо подобное, потому что другой рукой она взяла его руку, и ободранными пальцами он вдруг ощутил нежную кожу обнаженной девичьей груди…

— Если мы выберемся отсюда, я никогда не попадусь тебе на глаза, — прошептала Наиля. — Уеду куда-нибудь.

— Я тебя никуда не отпущу, — Илья обнимал девушку, стараясь согреть, — никому ни за что не отдам. — В темноте он не видел Наилю, но представлял себе ее лицо и тело. Сердце разрывалось от жалости к ней и от ярости на тех, кто посмел дотронуться до нее, сорвать одежду, прикоснуться к этой шелковой коже грубыми грязными лапами. — Я никому не позволю тебя обидеть!

— Ты очень добрый, но зачем я тебе? — Голос ее дрогнул. — У тебя ведь, наверное, есть семья. Неужели твоя жена согласится видеть меня рядом даже в качестве прислуги?

— Прислуга?! Не смей так говорить! — чуть не вскрикнул Илья. — У меня никого нет, я один. То есть, у меня и родители живы, и брат есть, и сестра, не говоря уже о дальних родственниках, но я не хочу иметь с ними ничего общего. Ты будешь для меня всем на свете, моей королевой, султаншей, кем захочешь, — Илья еще крепче прижал ее к себе и нашел губами ее губы. Она несмело ответила на его поцелуй.