Шрифт:
На чем они могли охладиться? По репликам, по интонациям Кирилла я понял, что РПЦ злила его своей лояльностью, ее пугал экстремизм Кирилла. Она искала тихой мирной жизни, в то время как Кирилл требовал энергичных и практических действий. А у тех ведь еще и саны, и должности. Скажем, ученый секретарь академии. Достигнуто, и жалко терять. Отсюда соглашательство, прислужничество. «Они тоже на пшене, — клеймил Кирилл, — тоже клюют с ладони». По крайней мере, так все это выглядело в интерпретации самого Кирилла.
И вот отец Алексей позвонил сам. Я тотчас увидел в этом промысел: как же! Перед таким решительным шагом, который я собирался сделать сегодня, хорошее ли это, плохое ли предзнаменование, но совпадение — вот оно! Помнится, я обрадовался этому совпадению.
— Как живете, Владимир Алексеевич?
— Вашими молитвами.
— Молимся, молимся о вас. Постоянно молимся о вас. Давненько не виделись, а есть потребность.
— Так что же, мне приехать в Загорск?
— Приехать, но не в Загорск. Я сегодня нахожусь в Переделкинской резиденции патриарха. Это и ближе. Если можете, жду вас к обеду. Приезжайте в час дня.
Я был убежден, что отец Алексей хочет помириться с Кириллом, и надеялся, что я по мере сил посодействую этому. Что ж, мирить хороших людей — благое дело. Я ехал в Переделкино с легким сердцем, радостно возбужденным, и всякое море казалось мне по колено. А книгу я сегодня отдам. Пришел и мой черед выходить на линию огня. Что ж, «Я не первый воин, не последний».
За рулем отлично читаются стихи, и я твердил два стихотворения, пришедшиеся к случаю, так что каждая строка, каждая интонация отвечали полностью моему настроению, состоянию моего духа, моей судьбе. И не только отвечали — сливались всеми точками, совпадали.
Мы, сам-друг, над степью в полночь встали, Не вернуться, не взглянуть назад. За Непрядвой лебеди кричали, И опять, опять они кричат…Опять, опять, опять… Недаром словечко «опять» пронизывает весь этот цикл «На поле Куликовом», входящий, в свою очередь, в цикл «Родина». Опять. «И вечный бой, покой нам только снится». Миллионы погублены, расстреляны, брошены в грязные ямы, замучены, порабощены, растлены. Но я оказался жив. Мы оказались живы. И вот — опять, опять…
За Непрядвой лебеди кричали, И опять, опять они кричат. По пути горючий белый камень. За рекой поганая орда. Светлый стяг над нашими полками Не взыграет больше никогда.Над нашими полками… Светлый стяг… Где русские полки и где светлые стяги? «Все расхищено, предано, продано». Но…
К земле склоняясь головою. Говорит мне друг: «Остри свой меч, Чтоб недаром биться с татарвою, За святое дело мертвым лечь!»За святое дело. За Россию. За Русь. За милую Родину истерзанную темными силами. Да я… Господи… Мертвым лечь, если надо!..
Я не первый воин, не последний, Долго будет Родина больна. Помяни ж за раннею обедней. Мила друга, светлая жена!Тут спазм перехватил мне горло, но это был не спазм горя, не печали, но спазм боевого восторга, точно и впрямь сейчас опять развернется надо мною светлое знамя и я в составе головного полка вырву из ножен обоюдоострый тяжелый меч.
Опять над полем Куликовым Взошла и расточилась мгла, И словно облаком суровым Грядущий день заволокла.Не просто суровым облаком, а тяжелым, беспросветным мраком, растянувшимся на долгие десятилетия унылого рабского существования, влачения судьбы, покорности и постепенного угасания.
За тишиною непробудной, За расстилающейся мглой Не слышно грома битвы чудной, Не видно молньи боевой…Тихо-то тихо, темно-то темно. Но есть еще живые люди, есть еще живые сердца, бьется еще пульс России. «Еще польска не згинела, пока мы жиемо». Может быть, безнадежным окажется пробудить ее от сна, а тем более воскресить ее силы. Но. Но. Но…
Но узнаю тебя, начало Высоких и мятежных дней! Над вражьим станом, как бывало. И плеск и трубы лебедей. Не может сердце жить покоем, Недаром тучи собрались. Доспел тяжел, как перед боем. Теперь твой час настал. Молись!