Мария рассмеялась и сделала поворот, раскинув руки.

– Итак, я выгляжу естественно?

Джордж Сетон кивнул с серьезным видом.

– Так же естественно, как вереск и охотничьи соколы.

– Мне нужно обустроить дом, – сказала она. – Я привезла своего врача и исповедника…

– Слава богу! – с чувством произнес он.

– …нескольких французских слуг, особенно искусных в вышивке и проведении церемоний, и моих личных камеристок. Но я охотно приглашу ко двору шотландских поэтов и музыкантов.

Джордж Сетон с озадаченным видом покачал головой:

– Но их нет, Ваше Величество.

– Ни одного?

– Никого, достойного упоминания.

– Но это… это невозможно! Ни одного поэта?

– Пожалуй, кое-кого можно позвать, – начал он, переминаясь с ноги на ногу. – Скажем, из университета Сент-Эндрюс. Дело в том, что единственная поэзия в наши дни – это песни из приграничья, песни об убийствах, плач по умершим и так далее.

Он помедлил, напряженно размышляя.

– Есть еще Александр Скотт, – наконец вспомнил он.

– Но он такой старый! Скотт служил при дворе Якова V.

– Есть и другие, можно сказать, поэты, которые не осмеливаются открыто называть свои имена, потому что их стихи непристойны и рассчитаны на низменный юмор, который мужчины находят на дне винного кубка.

Мария не могла понять, почему она всегда рассматривала как должное рафинированных поэтов, приближенных к французскому двору.

– А как насчет художников и скульпторов? – игриво спросила она.

– Ни одного, Ваше Величество… – Встретившись с ней взглядом, он добавил: – Вы должны помнить, что здесь совсем недавно была война и от всех этих тонкостей пришлось отказаться. А с тем немногим, что осталось, разделались реформисты. Нынешняя церковь косо смотрит на музыку и танцы.

Шателяр казался еще более одиноким, чем раньше.

– Чем же вы тогда занимаетесь по вечерам? – жалобно спросил он.

– Что ж, мы ложимся спать, – ответил Джордж.

Четыре Марии залились смехом.

– Мы смеемся не над вами, а над ответом, – объяснила Мэри Сетон.

– Это нужно исправить, – сказала Мария. – Я уверена, здесь есть молодые люди, которые будут рады возможности писать стихи и сочинять музыку, лепить и рисовать. Мы должны собрать их здесь.

– Да, Ваше Величество, – сказал Джордж. – Возможно, вам стоит поговорить об этом с Джеймсом Мелвиллом. Он придворный старой школы, хотя сам еще не стар.

– Так я и поступлю. А если здесь никого не найдется, то в конце концов я распоряжусь доставить кого-нибудь из Франции.

Всю вторую половину дня Мария приводила в порядок свои комнаты. Она приказала распаковать свои миниатюры и расставить их на полке, установить балдахин над кроватью и постелить вышитое белье. Она поставила на каминную полку свои любимые часы с перезвоном и наконец достала крест из слоновой кости и повесила его на стене рядом с кроватью с маленьким ящичком, похожим на раку. Утреннее солнце будет освещать его и ласкать его гладкие плоскости.

Вечером она долго сидела, глядя на крест. Она чувствовала себя опустошенной; приятное возбуждение, связанное с приездом и осмотром окрестностей, уступило место гнетущей усталости. Крест напоминал о том, что религия будет ее главной проблемой в Шотландии. Из-за усталости мысли путались, устремляясь то в одну, то в другую сторону.

«Возможно, если бы я с самого начала заверила их, что не хочу причинить вреда… что – Иисус, прости меня! – что я принесла им не меч, как Он сказал, а мир…»

Это желание, как и решение отправиться в Шотландию, появилось внезапно и охватило ее. Это было скорее чувство, а не мысль.

Она протянула руку и позвонила в колокольчик, вызвав секретаря.

– Я намерена сделать официальное заявление, – сказала она.

– Что? Сейчас? – Он посмотрел в окно, за которым сгустилась темнота.

– Да. Его можно составить прямо сейчас. Запишите мои слова.

Низенький мужчина послушно достал принадлежности для письма и стал ждать, когда она начнет диктовать.

– Пишите: «Мои добрые подданные, королева провозглашает, что религия страны не претерпит никаких новшеств или изменений с момента ее прибытия, а любые попытки воспрепятствовать соблюдению ныне существующих религиозных обычаев будут караться смертью.

В то же время королева повелевает, что французские подданные, которые находятся у нее на службе и желают исповедовать свою веру в частном порядке, могут делать это беспрепятственно». Подпись: Marie R.

Брантом, который услышал это, подошел и встал рядом с ней.