Шрифт:
Выбрались князья из Москвы, остановились на дороге, что вела на Городец, сошли с коней, обнялись.
– Прощай, князь Андрей, не забывай. Даниил помолчал и снова заговорил:
– Ночью думал о твоих словах. Может, смиришься, не надобно распри?
– Нет, Даниил, не стану скрывать: я стола великокняжеского ищу. Не суди меня.
Похлопав брата по плечу, Андрей уселся в седло, ал знак дружине, тронулся.
И снова зазвонил вечевой колокол. Ему ответно ударили на разных концах в била.
Колотили всполошенно, и со всех концов - с Засадного и Восточного, от Святой Софии и через волховский мост - сходился люд на вечевую площадь. Шли возбужденные, переговаривались, переругивались. Спрашивали недовольно:
– Почто сзывают? Им насмешливо в ответ:
– Татарин коня вздыбил!
– Сам татарин. Ливонец аль рыцарь меч обнажил!
– Пустобрехи! Мели, Емеля, твоя неделя!
– Эвон, ратник плетется. Ванька-толстогуб, не ведаешь, почто колокол трезвонит?
Ратник в тегиляе - кафтане со стоячим воротником и короткими рукавами - подошел, высморкался, ответил:
– Филька, сукин сын, из дружины князя сбег, Олексе нажаловался: великий-де князь недоимки, что на Копорье и Ладоге собрал, частью в Переяславль-Залесский отправил.
Плотник, весь в стружке, укоризненно заметил:
– Казну новгородскую пограбил. Вишь, чего удумал!
Шедший рядом с ним старик прогудел:
– Таковое за князьями не водилось. Послушаем, что вече сказывать будет.
А вече уже вовсю буйствовало, бурлило, словно океан в непогоду рокотал, бился грозно. И сквозь рев слышалось:
– Князь Переяславский Новгороду недруг! Своя рубаха к телу ближе!
– Аль по-иному будет? Переяславль-Залесский его вотчина!
На помосте посадник и тысяцкий головами вертят, озираются, понимают, что теперь людей не унять, пока сами не утихомирятся. А гнев толпы через край перехлестывает:
– Кто разрешил Дмитрию скотницу открыть? Мгновенно тишину нарушил грохот смеха:
– Хы-ха! Дак мы и дозволили на вече в прошлый раз! Не мы ль кричали «Дозволяем!»?
И снова зашумело вече, гудело многоголосо. Кто-то выкрикнул?
– Такой князь нам не надобен!
Его тут же поддержали. И забурлило вече:
– Прочь его из Новгорода!
Посадник с тысяцким по толпе глазищами зыркают: ну как толпа на них зло сорвет! Вдруг расступился люд, через площадь шагал архиепископ - в рясе, даже шубу поверх не накинул. Едва на помост взошел, на Параскеву Пятницу поклон отвесил, спросил гневно:
– Сказывайте, какие обиды нанес князь Великому Новгороду?
И тотчас из толпы, которая близ помоста теснилась, раздалось:
– Он нам не князь, он казну нашу ограбил!
– Не признаем князем! Тысяцкий и рта не раскрыл, как новгородцы всеми концами заорали:
– Не желаем! Не впустим в город!
Трясет посадник Семен головой, одной рукой бороду крутит, другой жезл посадничий воздел. А тысяцкий руки разбросал в растерянности.
Сколько бы еще волноваться вечу, не выступи впереди помоста архиепископ. Пристукнул посохом, по толпе взглядом повел. И под его очами начали стихать крикуны.
Негромко, но внятно, так, чтобы все разобрали, о чем говорит архиепископ, тот произнес:
– Вы, люди Новгорода, прежде свою волю высказывали. Что ныне велите?
– Не впускать в город! Встретить с оружием!
– Хоть он и сын Невского, да нам не князь! Глаза архиепископа остановились на боярах у помоста. И те зашумели:
– Не признаем!
Тут от ремесленного люда отделился староста кузнецов рыжий Архип. Потрясая пудовыми кулачищами, пролез через толпу.
– В прошлый раз промахнулись, - пробасил он, - а ноне такой оплошности не допустим. Князем великим не признавать, а тысяцкому встретить его и недоимки, какие привез, принять. Самому князю от ворот поворот.
Старосту поддержали дружно:
– Верно сказывает Архип! Переглянулись посадник с тысяцким. А архиепископ снова посохом пристукнул:
– Быть по-вашему, Господин Великий Новгород. Таков ваш приговор!
Перекрестившись, спустился с помоста.
Филипп бежал из дружины, верст за пятьдесят не доезжая до Новгорода. Ночью бежал, таясь, когда сон сморил караул. Не углядели дозоры. Утром хватились - ни Филиппа, ни коня.
Дивен случай: в бездорожье ушел.
Донесли о побеге воеводе. Да у Ростислава нет удивления: