Шрифт:
Ногай ощерился в усмешке:
– Когда урусские конязья разорвут друг другу пасти, мы протянем им руку, и они будут ее лизать.
В юрте задвигались, зашумели.
– Наше время еще не настало, - сказал Ногай.
– Пусть конязь Андрей ждет милости от Телебуга.
Когда последний мурза покинул юрту, Ногай жестом подозвал начальника стражи:
– Ты все слышал, Рамазан, все видел? Начальник стражи приложил ладонь к сердцу.
– Я не хочу, чтобы Телебуг оставался ханом Золотой Орды. Я не верю ему, он не верит мне. Пусть ханом будет Тохта. Ты понял меня, Рамазан?
Рамазан отвесил низкий поклон:
– Пусть будет, как ты решишь.
Дни выжидания утомительны в своем однообразии. Время будто остановилось. Задули горячие ветры, и над Сараем повисли пески. Песок несло на город, он оседал на лицах, засыпал глаза и уши, скрипел на зубах. Князь Андрей понимал: хан будет пережидать эту непогоду в степи, где нет изнуряющего зноя, а по утрам ласкает прохлада.
Городецкий князь ждал, когда его позовет ханша, и устал ждать. Он позвал боярина и проворчал:
– Мурза Чаган горазд подарки принимать да посулами отделываться. Напоминай ему, Сазон, чай, мы не в гости званы.
– Нальбий никаких вестей не подает.
– Доколе ждать, боярин? Ты уж на подарки не скупись.
– Аль я не разумею? Эвон, сколь им перепало! Однако не торопи, княже, всякому овощу созреть надобно…
И снова проходил день за днем, никто из ордынцев не бывал у городецкого князя, будто забыли о нем. Иногда у него рождалось желание бежать из Сарая. Но сам себя останавливал: из Орды не убежишь, задержат, и того хуже, в степи изловят и как пленника к хану доставят, на суд его.
Нервничал князь, боярину жаловался:
– Устал я, Сазон, не рад, что в Орду подался. Голосу разума не внял. Напомни Чагану, боярин.
Жаркие ветреные дни сменились грозовыми дождями, утренними зорями, а днем небо затягивали тучи. Они плыли низко, сверкали молнии, и гремел гром. Что вещал он русичам в Орде?
В такие дни князь Андрей отсиживался в каморе, не бывал на торге, не появлялся в церкви. Но городецкий князь знал, что за каждым его шагом в Орде следят, доносят в ханский дворец.
Но однажды, когда Андрей потерял всякую надежду, явился боярин Сазон и радостно воскликнул:
– Сегодня, княже, нас поведут к ханше!
Во дворец к Цинь их вел начальник караула мурза Нальбий. За князем следовали бояре Сазон и Ипполит, а за ними гридни несли два больших тюка с пушниной и парчой, бархатом и разными украшениями.
Длинными переходами их подвели к просторной палате, сделанной в форме большого шатра. Стража при виде мурзы Нальбия расступилась, и князь Андрей увидел ханшу.
Она восседала в кресле, обтянутом пурпурным бархатом, а позади теснились ее слуги. На городецкого князя смотрели черные, как переспелые сливы, глаза ханши Цинь с кукольным, набеленным и насурьмленным лицом.
Князь Андрей поклонился, едва коснувшись пальцами ворсистого ковра у ног Цинь, обутых в маленькие сафьяновые туфельки.
Качнув копной темных волос, она пропела:
– Конязь приехал из страны Урусии? Это земля данников великого хана?
– Да, прекрасная из прекрасных ханша, Русь - большая страна, где живут данники великого хана Золотой Орды, - ответил городецкий князь.
– Мы привезли тебе, несравненная, дары из этой земли, чтобы ты знала, какие звери водятся в наших лесах.
Посторонился князь Андрей, и к ногам ханши легли шкурки соболей и куниц, белок и лисиц. Цинь взирала на все безразлично, и только в толпе слуг будто ветерок пошевелил листьями на дереве. Глаза ханши не выразили восхищения, даже когда отроки положили штуки парчи и атласа.
– Пусть меха согревают твое сердце, а парча будет украшением твоим, бесподобная Цинь.
Ханша повела рукой, проворные слуги в мгновение унесли подарки, а князь уже тянул к ней ларец, украшенный перламутром. На темном бархате лежали колты [21] и перстень дивной работы.
[21] Колты – серьги, подвески.
Чуть дрогнули губы Цинь, а одна из служанок поспешно приняла ларец, чтобы тут же унести.
– Чего ищет конязь урусов?
– пропела ханша.
– Замолви за меня слово, несравненная ханша, великая ханум, - едва успел сказать городецкий князь, как его уже вытеснили из приемной.
Хотя и говорил Дмитрий, что не волен запрещать удельным князьям бывать в Орде, но отъезд Андрея вселил тревогу. Не хотел признаваться себе великий князь, что неспроста подался тот в Сарай, не с добрыми мыслями.