Княжество у Константина Романовича неспокойное: уперлась в южное подбрюшье Дикая степь, и редкий год обходится, чтобы не топтали Рязанщину копыта татарских коней.

Рязань для Руси что грудь: она первой принимала на себя удар степняков, печенегов и половцев. Сшибались в жесточайшей сече рязанские ратники со степняками, звенела сталь, и падали воины среди березовых перелесков и древних курганов.

А с той поры, когда страшным ураганом прошелся по Рязанской земле и Залесской Руси хан Батый, постоянная угроза нависла над Рязанщиной, над ее городами: Пронском и Белгородом, Переяславлем-Рязанским и Зарайском, Борисовом-Глебовом и Ростиславлем, Коломной и самой Рязанью. Отстроятся рязанцы, возведут бревенчатые стены детинца, и снова какой-либо татарский царек стучится в ворота.

Избы и домишки ремесленного люда жмутся к кремлевским стенам. С трех сторон город прикрывают вал, ров и овраги, а четвертая сторона прилепилась к речной круче.

В детинце княжьи хоромы, каменные Успенский и Борисоглебский соборы, хозяйственные постройки, поварня, клети с зерном и продовольствием, скотница, которую строго берегут княжьи дружинники.

Константин Романович среди удельных князей слыл человеком скупым, домовитым. Даже полюдье не доверял тиуну или боярам, сам объезжал во; почитай, всю зиму в санях проводил, дань со смердов выколачивая, только и передыхал в Муроме, Пронске и Коломне.

Между Константином Романовичем и Андреем Александровичем была неприязнь: великий князь на северо-восточную часть Рязанщины зарится, а с прошлого лета стали до Рязани доходить слухи - у московского князя Даниила волчье желание овладеть Коломной. Рязанский князь сыновей Александра Невского бранил, корыстолюбцами их величал. А когда во Владимире на съезде мурза Чета пытался их примирить, Константин Романович обиды набрался, высказался. Андрей Александрович взъярился.

–  Хулу возводишь!
– кричал великий князь. А Даниил руками разводил:

–  Поклеп. Хоть, по справедливости, Коломна к Москве ближе и ею Ярославичи владели.

–  Когда?
– возмущался рязанский князь.
– В помыслах разве? Я суда у хана искать буду!

–  Ты?
– рассмеялся Даниил Александрович.
– Так-то тебе хан веры даст! А вот я пожелаю да и возьму Коломну на щит!

Константин Романович плюнул в Даниила Александровича, а тот саблю обнажил. И ежели бы не мурза и епископ сарайский, быть беде…

С той поры два года минуло, но князь Рязанский угрозу Даниила не забыл. Неспроста, ох неспроста говорил московский князь, что Коломна Москве сподручней, - вдруг да попытается исполнить свой замысел? Тогда не миновать кровопролития между дружинами.

Коли же такое случится, он, князь Рязанский, призовет в подмогу хана Ногая…

Вернувшись с реки, Константин Романович, потрапезовав и передохнув, намеревался чинить суд. Покликал пристава:

–  Собрались ли истцы и ответчики? Пристав промолвил:

–  Готовы, князь.

Константин Романович вершил суд на княжьем дворе. Усевшись в высокое кресло, обтянутое красным бархатом, подал знак, и толпившиеся вокруг бояре и гридни притихли. Народ вперед подался. День-то воскресный, люда собрал немало.

Творил князь суд, как уж с древних лет повелось, со времен Ярослава Мудрого, по «Русской правде». Первой привели истицу, рябую девку. Жаловалась она на торгового человека, который сулил жениться, а как прознал, что она непраздна, так сбежал. В подтверждение сказанного девка поглаживала большой живот.

Князь посмотрел на купца с укоризной:

–  Чуешь грех за собой?

Замялся торговый человек, а Константин Романович уже приговор объявляет:

–  Платить тебе, торговый человек, за посрамление молодки пять гривен.

Посмеялся народ над незадачливым купцом: эка, какая дорогая любовь оказалась, - а пристав с гриднями уже другого на суд приволокли. Детина здоровый, рыжий. Разбоем промышлял. Грозно нахмурился князь:

–  Почто же ты, вор и душегубец, не с трудов праведных живешь? Сыт кровушкой людской?

Расхохотался разбойник:

–  Ужели ты, князь, сеешь и жнешь? Ты ведь пахаря-смерда обижаешь, грабишь, клети свои его добром набиваешь.

Махнул Константин Романович приставу:

–  Разболтался вор, разумничался. Утопить его в Оке, дабы другим неповадно было…

Расходился народ, одобряя суд князя:

–  По справедливости приговор княжий, - эвон, сколь разбойного люда бродит.

Константин Романович не раз мысленно обращался к спору на съезде. Да, он отправится к Ногаю, и, коли князья за то его попрекнут, Константин Романович им ответит: «Что же вы великого князя не судите, не у него ли в привычку вошло Орду впереди себя пускать? »

Иногда он думал о том, что никто из князей не встанет в защиту Рязани, побоятся братьев Даниила и Андрея. Единственный, кто правды ради голос подать может, - это Михаил Тверской, но он за рязанского князя не вступится, а все потому, что между ним, князем Рязанским, и Тверским давняя неприязнь. Все из-за княгини Ксении. Было время, послал князь Константин бояр сватать Ксению, а та Михаила предпочла. И хоть тому не одно лето минуло, а Константин Романович тверичу простить не мог, что помешал его счастью. В первый год даже войной на Тверь замышлял пойти, да бояре отговорили. И он согласился: ну что сказали бы о нем люди? А на Ксению князь Константин обиды не таил: ему ли тягаться с Михаилом? Тот высок, широкоплеч и ликом выдался. Тем, верно, и взял Ксению.