Строкач не смог договорить: и он сам и Андрейка с Антоном дружно грохнули со смеху.

Строкач отсмеялся, вытер со лба пот и подумал: «Ребята здорово держатся. Просто чудо, как держатся мои ребята».

Новиков поджег бикфордов шнур и отбежал в укрытие. Всегда перед тем, как должен был произойти взрыв, Новиков не мог совладать с волнением. Он провел не одну сотню взрывов, но каждый раз, поджигая бикфордов шнур, волновался до дрожи в коленях и каждый раз ничего не мог поделать с собой.

Внешне, правда, никто бы и не заметил его волнения. Как обычно, он был нетороплив и хмур. Только очень близкие Новикову люди, проработавшие с ним в спасательной службе пятнадцать лет, могли заметить, как у начальника начинали подрагивать уголки глаз и правую бровь временами стягивало к переносью. А сразу после взрыва Новиков садился: это у него вошло в привычку с сорок пятого года, когда двух людей, стоявших рядом с ним в донбасской шахте 18-бис, которую восстанавливали после немцев, убило кусками породы, а самого Новикова так ударило в поддых, что он сел и потерял сознание. С тех пор он каждый раз после взрыва садился на корточки и никак не мог отучиться от этой привычки. Он понимал, как это было смешно для посторонних: здоровенный дядька, начальник горноспасателей, приседает после взрыва, словно новичок на фронте. И поэтому, стоя в укрытии рядом с Гордейчиком, Новикову захотелось обязательно сразу же после взрыва рассказать этому замечательному проходчику о том, почему он садится после взрыва, и даже — в подтверждение — показать восемь орденов: три за фронт и пять за горноспасательские работы.

И действительно, сразу же после того, как в штольне гулко ухнул взрыв, Новиков присел, а Гордейчик, стоявший рядом, от внезапности расхохотался. Новиков услышал, как Гордейчик расхохотался в тот самый миг, когда из штольни, где произошел взрыв, после глухого шума осыпающейся породы донесся нечеловеческий страшный вопль.

Никто еще толком ничего не понял, а Новиков, будто подброшенный с земли пружиной, уже несся к штольне. Он бежал на этот страшный вопль, спотыкаясь о куски породы, а острый луч фонаря, укрепленного у него на каске, метался по зловещим зубчатым стенам штольни веселым солнечным зайчиком.

Когда штольня сузилась, Новиков стал на корточки и пополз среди кусков породы, пахнущей паленым. Он полз на вопль, который становился все страшней и явственней.

Внезапно вопль замер. Новиков остановился и сразу же почувствовал сзади чье-то осторожное прикосновение. Обернувшись, он увидел Аверьянова. Главный инженер был весь белый, и глаза под очками стали совсем круглыми от ужаса. И Новиков, и Аверьянов, и Гордейчик, и горноспасатели, и проходчики — все, слыхавшие взрыв и вопль, сейчас думали только об одном: «Неужели взорвало людей?»

 — Не может быть, — хрипло сказал Аверьянов, — обвал случился за час до пересменка.

 — Тогда кто же кри...

 — О-о-о-о! — снова донеслось из штольни.

Аверьянов почувствовал во всем теле слабость и закрыл глаза. Ему почудилось, будто это был голос Строкача, Никиты Строкача, его друга. А он сам отдал приказ Новикову взрывать породу, чтобы скорей освободить Строкача и его ребят, а на самом деле убил их. Он, Аверьянов, главный инженер. Он, Аверьянов, убийца! Он погубил людей, замечательных людей, таких людей, каких больше нет на белом свете! Он, Аверьянов, негодяй, погубил их! И нет ему пощады!

Аверьянов снял очки, зачем-то протер их, близоруко сощурился, посмотрел на Новикова и сказал:

 — Я, пожалуй, пойду.

 — Куда?

 — Ну, заявлю куда-нибудь.

 — Не будьте тюфяком, главный инженер! — зло прошептал Новиков. — Ваши люди услышат, позорище какое!

Андрейка и Строкач работали попеременно, пробиваясь к колодцу, по которому шла лестница, соединявшая блок с 218-м квершлагом. Строкач думал, что колодец не могло весь завалить, а если и завалило, так только мелкими кусками, а это, в общем-то, и не так страшно.

Строкач прислушался к тому, как работал ломиком Андрейка, и сказал:

 — Ты спокойней бей, а то измотаешься быстро.

 — Скорей бы к колодцу.

 — Тут уж недолго.

 — А мне кажется, половины еще нет.

 — Нет, совсем немного осталось.

 — Может, включим карбидку, посмотрим?

 — Не надо, — быстро ответил Строкач, — сейчас не надо.

 — Почему?

 — Не надо. И так карбида осталось совсем немного. Свет нам еще понадобится. А сейчас не надо. Я же говорю: до колодца осталось метров семь, не больше.

 — Врешь, Никита, — тихо сказал Сытин, — зачем ты говоришь неправду? До колодца еще очень много. Мы прошли метра два с половиной, а надо пройти пятнадцать.

Сытин говорил медленно. Ему с каждым часом становилось все хуже. Нога распухла и беспрерывно кровоточила. Сытин уже шесть раз терял сознание. Строкач приводил его в чувство тем, что сильно бил двумя пальцами по щекам, дул в нос и потом тер ладонями виски.

Каждый раз, как только Сытин терял сознание, Андрейка начинал работать еще лихорадочнее. Он задыхался и что-то бормотал себе под нос, а это очень сердило Строкача.