Друзья Штрауса сравнивали Паулину со свирепым ураганом. Она шокировала окружающих визгливыми вспышками гнева и беспардонными заявлениями; она любила повторять, что для нее, как дочери генерала, брак со Штраусом — мезальянс. Сочинения мужа наводили на нее скуку, она откровенно предпочитала второсортных французских композиторов. В первые годы семейной жизни Паулина продолжала выступать на сцене, и в сольных концертах ей аккомпанировал ее знаменитый муж. Когда Штраус, увлекшись, импровизировал затейливые концовки, Паулина вынимала заготовленный для таких случаев большой шифоновый платок и, кокетливо помахав им, бросала на пол, дабы вернуть внимание публики к главному действующему лицу — то есть к ней самой. Ее одержимость чистотой граничила с психозом. Штраус не мог войти в собственный дом, не вытерев ноги о три различных дверных коврика, а гостей обязывали очищать обувь влажной тряпкой. Невзирая на все это, Штраус жену обожал; он говорил, что бодрящее присутствие Паулины держит его в тонусе.

В апреле 1897 года у них родился сын, нареченный Францем в честь дедушки. О своем семейном счастье композитор поведал оригинальным способом, написав музыкальную поэму «Домашняя симфония» (1904). В этом произведении изображен день из жизни Штраусов: милые детские забавы, любовная сцена между супругами, а затем «оживленная ссора», завершающаяся бурным примирением. Складывается впечатление, что «оживленные ссоры» были повседневным явлением в доме Штраусов.

В 1905 году, после изрядного перерыва, Штраус вновь возвращается к опере. В качестве либретто он выбирает скандальную пьесу Оскара Уайльда «Саломея». Опера получилась новаторской в музыкальном отношении, но более всего публику (премьера состоялась 9 декабря 1905 года в Дрездене) ошеломил обольстительный «Танец семи покрывал», а также провокационный финал, когда обезумевшая Саломея целует в губы отсеченную голову Иоанна Крестителя. Некоторые провозгласили оперу революционным произведением, тогда как Козима Вагнер отчеканила: «Безумие». В Лондоне «Саломею» выпустили с купюрами, а в Нью-Йорке, Чикаго и Вене вовсе запретили к постановке. Тем не менее в январе 1909 года состоялась премьера новой оперы Штрауса «Электра», за ней последовали «Кавалер розы» (1911) и «Ариадна на Наксосе» (1912).

Если многие немецкие композиторы в Первую мировую войну испытали прилив патриотизма, то Штраус упорно делал вид, будто политики для него не существует. Он продолжал сочинять оперы, в том числе «Интермеццо» (1923), для которой сам написал либретто, основанное на реальном случае из жизни композитора, произошедшем в 1902 году. Тогда Штраус отправился на дирижерские гастроли в Англию, и Паулина, оставшись в Германии, без зазрения совести вскрывала его личную почту. Среди прочих он обнаружила письмецо, подписанное Мице Мюке, с упоминанием о недавней встрече в баре и просьбой о бесплатных билетах в оперу. За этими строчками Паулина разглядела подлую, коварную измену, немедленно связалась с адвокатом и подала на развод, не забыв снять с совместного счета супругов половину денег. Ошарашенный Штраус получил от жены короткую записку с извещением о том, что между ними все кончено.

ВСТРЕВОЖЕННЫЕ ОРКЕСТРАНТЫ РЕШИЛИ ВМЕШАТЬСЯ В БУРНУЮ ССОРУ МЕЖДУ ШТРАУСОМ И ВЗДОРНОЙ ПЕВИЦЕЙ — ТАК ОНИ УЗНАЛИ, ЧТО ЭТА ПАРОЧКА ТОЛЬКО ЧТО ОБРУЧИЛАСЬ.

Домыслы Паулины оказались чистым заблуждением: вскоре выяснилось, что пресловутая Мюке пыталась связаться с человеком по фамилии Странски, — однако Штраусу далеко не сразу удалось переубедить Паулину, его депеши с увещеваниями и мольбами она отправляла обратно, не читая. Большинство предпочло бы раз и навсегда забыть о столь неприятном эпизоде в их жизни, но Штраус нашел случившееся забавным и сочинил целую оперу, этакую комедию ошибок, о дирижере и его жене, которые едва не развелись по причине нелепого недоразумения. Сюжет оперы Штраус держал в секрете от жены, и, когда на премьере кто-то поздравил Паулину с чудесным подарком, преподнесенным ей супругом, она рявкнула в ответ: «Плевать я хотела на его подарки».

С приходом к власти нацистов в 1930-е годы Штраус старался держаться подальше от политики, но в Германии тех лет политика затрагивала всех без исключения, и в итоге Штраус волей-неволей оказывал поддержку некоторым сомнительным, если не попросту гнусным личностям и начинаниям. Он общался с нацистскими вождями, ужинал с Гитлером в 1934 году, подписал открытое письмо с обличением Томаса Манна и служил президентом Имперской музыкальной палаты с 1933 по 1935 год. В 1933 году Артуро Тосканини отказался дирижировать на фестивале в Байройте в знак протеста против немецкой политики, и тогда Винифред Вагнер [33] попросила Штрауса его заменить. Композитор искренне удивился, когда на него обрушились с яростными порицаниями. (Тосканини сказал: «Перед Штраусом-композитором я снимаю шляпу, перед Штраусом-человеком я ее надеваю».)

Однако наиболее омерзительные постулаты нацизма Штраус решительно не одобрял. Например, над либретто к его новой опере «Молчаливая женщина» работал писатель Стефан Цвейг, и, когда в 1935 году в Дрездене дело подошло к премьере, спектакль едва не отменили, потому что Цвейг был евреем. Цвейг понял, к чему идет дело, и сообщил Штраусу, что не станет впредь писать либретто под своим именем. Если Штраусу угодно, Цвейг будет консультировать другого либреттиста, Йозефа Грегора, но на условиях анонимности. Штраус в ответ разразился письмом с гневными упреками: «Не думаете ли Вы, что я руководствовался когда-либо мыслью о том, что я немец? Вы верите, что Моцарт, сочиняя, чувствовал себя арийцем? Я признаю существование только двух типов человечества — талантливых и бездарных» [34] . Письмо перехватило гестапо, что было не редкостью в те времена: за нехватку арийской лояльности Штрауса вынудили подать в отставку с поста президента Имперской музыкальной палаты, а Цвейг покинул Германию.

С началом войны Штраус и Паулина перебрались в Гармиш-Партенкирхен, в свой баварский загородный дом. Им обоим было уже далеко за семьдесят, и они зависели от помощи верных слуг, особенно их шофера Мартина. Штраус дергал за все ниточки, «отмазывая» Мартина от призыва в действующую армию. Но куда труднее — и опаснее — было уберечь от репрессий невестку композитора, жену его сына Франца — еврейку Алису. Гестапо не давало покоя Францу и Алисе, однажды их арестовали и допрашивали в течение нескольких дней. Ближе к концу войны на адрес Алисы все же пришла повестка с требованием явиться туда-то и туда-то, но друг, работавший на местной почте, сделал так, чтобы этот конверт «затерялся».