— Спасибо за откровенность, Валентин Петрович. Я подумаю, как лучше расставить акценты. Хотя, помните, я пишу не о том, что было, а о сегодняшнем состоянии преступности, прежде всего организованной.

Долгая наша беседа, наконец, закончилась. В мою достаточно однообразную и почти лишенную выходов во внешний мир жизнь будто ворвалась струя свежего воздуха. Ни разу до этого не доводилось мне называть следователя по имени-отчеству. Приятно было, что и сам Иван Александрович отлично знает наш воровской мир.

Он, честно скажу, нравился мне все больше. Невысокий плотный крепыш, русоволосый, лицо открытое, доброе, серо-голубые глаза, расставленные чуть шире обычного, живые и умные. И сам — подвижный, иной раз резкий, умеющий, однако, в нужный момент сдерживать эмоции.

Словом, впервые вне своего узкого мирка я почувствовал себя человеком. Со мной говорил на равных, советовался, интересовался моим мнением не свой брат «блатняк», а интеллигентный, ученый человек. И, как я понял, предстояла не одна такая беседа.

Но — хорошего понемножку, на сегодня все кончено, и мне пора возвращаться в реальный мир — в свою камеру, куда меня отведут под конвоем.

В ИВС я уже не застал ни толстяка, делавшего по утрам физзарядку, ни Леху-акселерата. Видно, им успели предъявить обвинение и перевели в следственный изолятор. А в камере был уже новый «клиент», сидевший на краешке койки с сигаретой в зубах.

— Здорово, свояк! — Поднялся он мне навстречу. — Чуть ли не с обеда сижу здесь и скучаю. Неужто, думаю, одного водворили. Пишут, преступность выросла, а тут — в одиночку. Надо же — по ночам людей стали мучить. Права попирают…

Я ничего не ответил: терпеть не могу болтунов. Языком треплет, будто в парашу мочится.

Был мой новый сокамерник помоложе меня лет на пять, повыше ростом, с залысинами на кудлатой голове, в импортной черной майке с какой-то иностранной надписью. Как видно, он основательно настроился продолжать треп. И хотя я после беседы со следователем порядком утомился, решил — пусть травит. Может, быстрее засну. Ополоснул под краном лицо и прилег.

— Понимаешь, влип я в такую историю, — мужик, как видно, хотел излить душу. — Взял на прицел одну фатеру. Хозяйка укатила в отпуск, дитя в пионерлагере, муж каждый день, кроме выходных, уезжает на службу. Ровно в восемь тридцать на своем «Жигуле». На объекте, по наводке, полный достаток, и золотишко есть. Главное — залепить скачок можно без риска. Выбираю удобный час, и я — в квартире.

(С этим сокамерником все ясно, решил я про себя. Не иначе, опера подсадили. Дешевка, со мной этот номер не пройдет.)

— …Изучаю обстановку. Две комнаты смежные. Интерьер люкс-модерн. Через большую прохожу в спальню. И тут — ты не поверишь. На двуспальном ложе в стиле Людовика — девка. Молодая, груди навылет. Распласталась, в чем мать родила. Я, веришь ли, прямо рассудка лишился. Забыл, где нахожусь и зачем пришел. Осторожно, чтоб не спугнуть, разделся — и к ней под бочок. Приласкал, обнял. А она, как видно, во сне не разобралась, что к чему, и от удовольствия аж растаяла. Может, и притворилась, кто их, баб, разберет. Потом открыла глаза, да как закричит. Попытался ей рот заткнуть. А девка сильна, паскуда. Сбросила меня с кровати и пинком по этому делу. Я корчусь от боли, не могу подняться, и тут она меня головой об пол. В общем, отключился, потерял сознание. Очухался — руки и ноги связаны, девки след простыл, а подле меня… хозяин квартиры и два «мента». Но и это еще не все чудеса. Рядом со мной моя сумка, набитая разным добром: магнитофон там, хрусталь и прочая дрянь. Я-то знаю, что ничего в эту сумку не клал. Но кому докажешь. Тут, как водится, понятых пригласили и — пошло, поехало. Понял одно: девка, стерва, не захотела светиться, любовника подводить. Позвонила, видать, ему на работу, а сама смылась, будто се и не было. Ну ничего. Я их выведу на чистую воду. А хороша, куда там моей Наталье законной…

История, которую рассказывал мой новый сокамерник, и вправду была необычной. Если это легенда — неплохо закручено, для затравки годится. Хотя на взаимность этот балаболка зря рассчитывает — не на того напал. Меня на такую приманку не поймаешь. Но он закончил, и надо было как-то отреагировать.

— А ты, видать, прыткий мужик, коли вот так, с ходу, полез на девку, — отшутился я, прикидываясь простачком. — У меня бы смелости не хватило.

— На это пока не жалуюсь.

— А вообще, — решил я поставить все на свои места, — такая история только со «скокарем» и могла приключиться. Кроме вашего брата, кто может голую бабу врасплох застать. Ей Богу, завидую. Только сам в эти квартирные игры не играю. Не по мне они…

Трепач что-то ответил или спросил, но продолжать разговор у меня не было никакой охоты, и я притворился, что засыпаю. В самом деле, бороться со сном я был уже не в силах: сказался трудный день и напряженная, необычная для меня умственная нагрузка.

Может быть, это свойство моей натуры. Или влияние однообразной до отупения жизни в зоне, где люди, как бы это сказать, варятся в собственном соку жалких своих забот и страстишек. Но если уж я начинаю о чем-то думать или вспоминать — мысли работают только в одном направлении.

Так случилось и сейчас, когда с легкой руки следователя-ученого я стал ворошить в голове давно забытое. Мозги настроились на одну волну, отключив все остальное. И этот настрой на прошлое не давал покоя ни днем, ни ночью. Воспоминания роились, как пчелы в улье, бежали, иной раз намного опережая события. Вернулся я к ним и на другое утро, хотя знал: вот-вот меня должны вызвать, чтобы предъявить обвинение, а после перевести в СИЗО — следственный изолятор.

Ивана Александровича наверняка заинтересует не только мое прошлое — так сказать, жизнь и приключения «вора в законе». Ему, без сомнения, важно и все то, что связано с внутренней борьбой совести и бесчестья, которая не минует, пожалуй, любого нормального человека, даже если он вор. Наука, об этом я где-то читал, относит это к психологии преступного поведения.