О том, что в один из июньских дней состоится воровская сходка, сообщил мне Шанхай. Назвал и место, где соберутся воры, — неподалеку от станции Железнодорожная, в лесу. К одиннадцати часам утра мы с Хитрым должны быть там.

На станции нас встретил Шанхай и показал направление, куда идти.

В небольшом лесу близ «знаменитой» своими воровскими традициями бывшей Обираловки собралось на сходку человек тридцать самых известных в Москве воров. О том, что будут судить Хмурого, всех оповестили заранее. Воры, которым поручили «проверку», вот-вот должны были доставить сюда его самого.

На этот раз, как и всегда в таких случаях, операция по «проверке» была тщательно продумана. Хмурого, ни о чем не подозревавшего, взяли «поработать» в «бригаду». Ту, что обычно «трудилась» здесь же, в поселке Железнодорожном. «Провели» по магазинам и в каком-то продмаге, где было много народу, передали кошелек с деньгами. Якобы украденный, хотя на самом деле его приготовили заранее и записали номера серий каждой купюры.

Приняв этот кошелек, Хмурый вышел из магазина. В условленном месте «подельники» встретились и, как водится, спросили у него, велик ли «выкуп». Он ответил, назвав сумму значительно меньшую, чем была в кошельке. «Ну что же, — сказал один из воров. — Деньги неплохие. Давайте возьмем водочки, что-нибудь закусить и отдохнем малость вон в том лесочке».

Пока они не пришли в лес, Хмурый был в полном неведении. И только, когда увидел собравшихся воров, начал догадываться. Тут уже время тянуть не стали, и ему без обиняков предъявили это страшное обвинение: «А ты ведь и вправду «шпаришь», Хмурый!» Зная, что обыскивать по подозрению у воров не принято, он стал все отрицать.

— Не кипятись, — сказали ему те, кто проверял. — Вот кошелек, который ты нам дал. А теперь выкладывай из карманов всю свою наличность…

Хмурый вдруг побледнел, руки затряслись.

— Не губите, братва…

И стал, ползая на коленях, просить, чтобы ему сохранили жизнь.

Воровские «законы» Хмурый хорошо знал. Даже если бы мы этого хотели, простить столь тяжкий грех не имели права. С нас бы потом тоже спросили, и по всей строгости.

Решили единогласно: смерть. Для «пацанов», а их здесь было несколько, наблюдать всю эту картину было особенно тяжело. Но их пригласили, чтобы с первых шагов своей воровской жизни неповадно было нарушать неписаные «законы».

Пятнадцатилетний вор по кличке «Дядя Федя» достал сигареты и дал приговоренному к смерти закурить.

— Налейте водки, братва, — попросил Хмурый дрожащим голосом.

— Пей, сколько пожелаешь, — ответил ему кто-то из «законников». — В этой последней просьбе не откажем.

Хмурый выпил один за другим три стакана водки, и даже не захмелел.

Стали решать, какой будет казнь. Пришли к соглашению: лучше не резать, чтоб было потом меньше шухера. Пусть сам застрелится.

Приносить на сходняк оружие, не только «фигуры», но и ножи, не полагалось. Видя, что из-за этого произошла заминка, Хмурый, все еще надеясь на чудо, стал вновь молить о прощении.

— Братва, пощадите, — кричал он истошно, сделавшись как сумасшедший. — «Мужиком» буду жить, отмою свой грех…

Ответом было гробовое молчание.

Через полчаса вернулся Дядя Федя, которого посылали в поселок за «фигурой». Шанхай взял у него пистолет — помню, точно такой же «парабеллум», что был у Куцего, — ловко вынул обойму и стал один за другим высыпать на ладонь «маслята». Последний, седьмой, патрон он оставил в обойме и снова загнал ее в рукоятку.

Хмурый попросил еще стакан водки, выпил залпом. Все молча на него смотрели. На глазах у многих я увидел слезы. И мне вдруг стало его жалко. Но судьба Хмурого была уже предрешена.

— Братуха, Шанхай — почти шепотом попросил он в последний раз, — а может все-таки простите.

— Нет, дорогой, — ответил тот, подходя к нему с пистолетом в руке. — Не имеем права. Если такое я совершу — тоже никто не пощадит.

Он вынул платок, обтер им пистолет, чтобы не оставить отпечатков пальцев.

— Держи, Хмурый. Умри, как мужчина.

Хмурый взял у Шанхая «парабеллум», сел на траву, в последний раз взглянул на голубое небо и, быстро приставив дуло к виску, нажал спусковой крючок. Раздался выстрел. Испуганные вороны стаей взлетели с сосен и, натужно каркая, стали кружить над поляной.

Воры расходились молча, не глядя в глаза друг другу. Мы шли вдвоем — Коля Длинный и я. Следом — Шанхай с Хитрым. Коля плакал.

— Вы далеко сегодня? — нагнал нас Шанхай.

— Поедем пить, — вытирая глаза, ответил Длинный. — Не могу я, Витя… Понимаешь, у него дома остались жена и ребенок маленький. Очень бедно живут… И не узнают даже, где его могилка.

На душе было муторно. Мы доехали до Заставы Ильича, зашли в кафе и сидели там часа три… Столько я в жизни еще не пил. Но и водка не помогала.